Книга Точка возврата - Валерий Хайрюзов

— Помогло? — удивился Ершов.

— Помогло, — Бакшеев усмехнулся. — Ушел, только его и видели… Вот сейчас я тебе это вроде бы со смехом говорю, а тогда стыдно было. Сейчас моя Танька нос дерет — отец летчик! А представь, каково мне тогда? Попал в училище — на седьмом небе. А закончил, так и вовсе — иду по улице, ног под собой не чую. Весь я такой казенный, новый, все на мне блестит — глазам больно. Старики, которые раньше меня за уши драли, с завалинок приподнимаются, кепки снимают. Для них я как Гагарин. Молодец, говорят, добился своего. Когда вспоминают, кто из нашего села в люди вышел, то меня первым называют. В училище-то я с третьего захода попал. Первый раз не пропустила мандатная комиссия, второй раз баллов недобрал. Надо мной уже смеяться стали: тонка, мол, кишка. Да не на того напали. Настырный был. Лоб разобью, а докажу, — Бакшеев грустно рассмеялся.

— А верно, что у тебя инструктором военный летчик был? — спросил Ершов.

— Точно. Откуда знаешь? — удивленно приподнял брови Бакшеев.

— Таня рассказывала.

— А-а-а, — протянул Бакшеев. — Верно, инструктор был военный. — Голос Бакшеева неожиданно потеплел. — Боевой мужик, семнадцать самолетов сбил. Хозяин высоты и боя — так мы его про себя называли. Много он мне дал. Первое время я даже его походке подражал. «Иван, — любил говорить он, — жизнь для тебя только начинается. Бери все хорошее и отсекай все плохое, как у дерева сухие ветки. От этого оно только лучше расти будет». Многое уже забылось, а вот эти слова помню. — Бакшеев вздохнул. — А сейчас сам как засохшая ветка.

— Напрасно ты, Михалыч, такое говоришь, — заметил Ершов. — Сорок лет — и засохшая ветка. Придумал тоже.

— Эх, Вася, Вася. Один на долгую жизнь рассчитан, другой быстро разряжается. Ну как бы это тебе сказать… Аккумулятор у него быстро садится. Вот и у меня. Хотел бы я запуститься и лететь дальше, а сил нет, не тянет мой аккумулятор.

Перед самым уходом, когда уже попрощались, Бакшеев тронул Ершова за рукав.

— Вот что, Вася, заскочи ко мне домой. Электробритва у меня перегорела, дома в шкафу безопасная лежит. Татьяна должна была принести, да нет что-то.

— Хорошо, сейчас съезжу, привезу.

Минут через пятнадцать Ершов вышел из троллейбуса и березовой рощей пошел под гору. Он уже привык к этой дороге. После командировки в Усть-Кут бывал у Бакшеевых почти каждый день. Чтоб не чувствовать себя одиноким в чужом городе, нужен хотя бы один человек, к которому можно прийти в любой момент и знать наверняка, что тот тебе рад. Вот таким человеком стал для него Бакшеев. Был, правда, еще Витька Падуков, но его Ершов не любил за длинный язык. В отряде среди летчиков ходило мнение: если хочешь, чтобы о чем-то узнал весь аэропорт, скажи об этом Падукову. Недавно тот отозвал Ершова в сторону и, пряча усмешку, заявил: «Правду говорят, будто ты в зятья к Бакшееву метишь?» Вечно этот Падуков видел то, чего видеть не следовало. Хотя, конечно, на эту деревянную — полудеревенскую, полугородскую — улицу тянуло Ершова еще и потому, что здесь жила Таня.

В доме у Бакшеевых совсем неожиданно для себя Ершов застал Петра Короедова. Он сидел на кухне, положив на колени старую каракулевую шапку с кокардой, и что-то говорил бывшей жене Ивана Михайловича Лидии Васильевне. Она стояла вполоборота к нему и смотрела в окно. Только сейчас Ершов разглядел ее как следует. На вид ей было лет тридцать, и если бы Ершов не знал, что Таня ее дочь, можно было бы сказать, что они сестры. «Из-за такой можно было потерять голову», — подумал Ершов, вспомнив рассказ Бакшеева о той свадьбе в Бодайбо.

— Ой, Вася, молодец, что зашел! — появившись из комнаты, воскликнула Таня. — Давно ты у нас не был.

Ершов пробормотал что-то невнятное и смутился — когда шел сюда, был почему-то уверен, что Таня одна.

Выручила Лидия Васильевна.

— Ну что же вы стоите, — улыбнувшись, сказала она. — Проходите. Таня, принеси стул. Разве так встречают кавалера?

— Мама, это не кавалер, это Вася, он с папой летал, — вспыхнув, проговорила Таня. — Вася, познакомься, это моя мама.

— Мы вообще-то уже виделись, — сказал Ершов. — Я к вам на минутку. Иван Михайлович бритву просит, безопасную.

— Подожди, я сейчас, я быстро, — виновато воскликнула Таня. — Я уже собралась, да вот мама пришла, — она запнулась на полуслове, посмотрела на мать.

— Сегодня поздно, больница закрылась, — сказал Ершов. — Лучше завтра с утра.

Он сказал и тут же пожалел: сам, своим языком, испортил себе вечер. Сейчас бы они пошли в больницу вдвоем.

— Как там Иван Михайлович себя чувствует? — неожиданно спросила Лидия Васильевна, с интересом поглядывая на Ершова. — Это серьезно?

— А вы бы зашли к нему, — сказал Ершов. — Мне кажется, он был бы рад.

— И я ей говорю, — поддакнул молчавший до сих пор Короедов. — Ведь не чужие, пятнадцать лет прожили вместе.

— Давайте, Петр Сергеевич, закроем эту тему, — устало сказала Лидия Васильевна. — Он мне всю жизнь искалечил, а вы — «зашли бы»…

— Брось ты, Лида. Искалечил! Когда Иван тебя из Бодайбо привез, у вас все хорошо было, даже завидки брали, честное слово. Не пойму, что случилось.

— А что случилось? То и случилось. Что с ним видела? Вот эти четыре стены да карты на них… То в командировке, то на переучивании. У других праздники, а у меня — одно и то же: собрать чемодан, отправить в командировку и ждать… А жизнь-то идет. И что в итоге он имел? Деньги? Да такие, как у всех. Люди на производстве не меньше зарабатывают, зато дома с семьей. А у вас что? Жизнь как у цыган, казенные гостиницы, обмундирование и то казенное. Ничего своего. Вот и она, — Лидия Васильевна кивнула на дочь, — в авиацию собралась. В ее возрасте романтика притягивает. Потому и к отцу от меня сбежала… — Лидия Васильевна с горечью говорила уже только дочери. — А ведь растила я тебя, можно сказать, одна, без отца. Ты вспомни: все вдвоем и вдвоем, месяцами, да что там — годами…

— Нет, — горячо прервала Таня, — мы жили не одни, мы ждали… И в авиацию я все равно пойду, ты мне не запретишь, — Таня замолчала, глядя на мать исподлобья такими же синими глазами.

— Ну хорошо, иди, иди, я тебя не держу, — примирительно сказала мать. — Свихнулись вы оба.

Короедов поднялся со стула, по-старомодному раскланялся, нахлобучил шапку, проверив заученным профессиональным движением, на месте ли кокарда.

— Ну ладно, пошел я, — сказал он. — Тут у вас без бутылки не разберешься.

Следом за ним, попрощавшись, вышел Ершов. Уже стемнело, но воздух был свеж, звонок. Под ногами мялась уже прихваченная сверху коркой оттаявшая за день земля. Выйдя на дорогу, Короедов достал папиросы и, поглядывая на Ершова темными блестящими глазами, закурил.

— Видел ее? — Короедов кивнул головой на дом Бакшеева. — Бесится баба, то сюда, то туда, а дело сделано. И ему плохо, и ей плохо. Всем плохо. Я думаю, Иван сам виноват. Такую бабу надо было всегда возле себя держать, а он ей доверял. Помню, у нас в отряде вечера были. Наши летчики, хоть и знали, что она замужем, все равно вокруг нее гужом. Я Ивану: смотри, а он только улыбался. Вот и доулыбался. Колька Тюкавкин увел. Он у нас инженером работал. Молодой, смазливый. Иван когда узнал, поздно было. Вот так: сначала Проявин, потом Иван, теперь Тюкавкин. Проявин после того, как Иван Лидку увез, сказал мне: «Попомни, Петя, и от него она уйдет. Порода у нее такая». Прав оказался.