Книга Уезжающие и остающиеся (сборник) - Евгения Басова

И я тогда говорю:

– А вот и тётя Анжела с Наташей!

Но это дворник Алик.

В руках он держит охапку свалявшейся грязно-белой шерсти. Секунду я не понимаю, что это. Дворник Алик точно оправдывается:

– Не похож на того, что с Прошаком спорил, когда ещё листья на деревьях были. Да только я подумал: вдруг это ваш так поизносился…

Наш, наш! Когда он был чистенький, только что из дома, я его не узнала. А теперь сразу узнаю! Он прыгает на пол и виновато трётся о мои ноги:

– Мрмяв!

– Ждёте ещё? Слышу – пищать подвала, – снова начинает путаться в русском Алик. – Думал, мне кажется. Третьего дня кажется, вчера кажется… Сегодня – дай, думаю, посмотрю…

Оказывается, Алик запер подвал и успокоился. Окошки-то там узкие – только руку просунешь в них. А в подвал вела ещё одна дверь – под балконом первого этажа. Её почти доверху заложили кирпичом, осталось довольно узкое отверстие. Но Валерка мог в него пролезть, и пойманных котов проталкивал туда. В каких-то коробках, чтоб они не разбежались по подвалу. Они так и сидели у него в коробках, ждали своего часа. И час наступал. Из одного конца подвала шла вонь, Валерка туда мёртвых выбрасывал. А как он их убивал, про то Алик не стал рассказывать.

Алик выпустил из подвала котов на улицу, они и кинулись врассыпную. А наш Коп стал к его ногам жаться. Было уже довольно темно, но Алик почему-то подумал: «А вдруг – Коп?»

– Валерку бы как поймать? – горячится Алик. – Бегает быстро, не могу поймать!

И мне снова делается стыдно: Валерка – никчёмный, злой. Бегающее по двору маленькое абсолютное зло. Сколько народу хотело бы его поймать. И это зло было сегодня у меня в руках. У зла оказались мягкие живые уши. И у меня не хватило духу сегодня эти уши надрать.

Тётя Анжела с Наташей приходят совсем поздно. Наташа прижимает к себе подушку, у тёти Анжелы в руках целый ворох тряпок. Ночные сорочки, одеяло. Дядя Гена завтра уезжает в Москву. А перед отъездом он всегда учит своих, что дома должен быть порядок.

Я расстилаю постель, и скоро Толик, Наташа и Сашка уже крепко спят. Я уложила их поперёк дивана. Они маленькие, и им почти не приходится поджимать ноги. Взрослые будут спать на Мишкиной кушетке. А сама я улеглась на Толиковой кровати и почему-то не могу уснуть. В кухне мама устало говорит тёте Анжеле:

– Где его носило? Где этот Валерка-нелюдь поймал его? Мы-то везде искали, а нелюдям везёт… Чуть не пропал Коп…

– Но ведь вам тоже повезло, – отвечает ей тётя Анжела.

– Ну да, – тут же соглашается мама. – Алик прямо домой принёс.

– Какой Алик? – не понимает тётя Анжела.

– Да я же говорила тебе – дворник.

– Он Алик?

Копа мама всё ещё держит на руках. Она искупала его и завернула в свою тёплую юбку. Мама совсем не носит юбок. С утра надела джинсы – и вперёд. Я представляю, как она прижимает к себе Копа. И слышу – за стеной тётя Анжела говорит ей, точно упрекая:

– Светка, да тебе вообще везёт.

– Мне? – спрашивает мама.

– Рисуешь ты, – объясняет ей тётя Анжела. – А мне, если мой Генка бросит меня, только на рынок и дорога…

– Зачем на рынок? – не сразу понимает мама.

Наверно, ей уже охота спать. А тёте Анжеле что – ей спозаранку вставать не надо. Она бойко откликается:

– На рынке стоять придётся. А куда меня возьмут ещё?

Тут в ней просыпается надежда. Она спрашивает:

– Послушай, а может, это когда ты одна осталась, в тебе дар проснулся?

Мама переспрашивает:

– А какой дар?

– Рисуешь ты…

– А… это, – слышно, как мама зевает. – Это уже давно. Я ведь в художественную школу ходила…

И тётя Анжела победно говорит ей:

– Вот видишь, тебе везёт!

И дальше расписывает ей её счастье:

– Дети у тебя умные. И трое. Весело вам. А мой-то, – жалуется она на дядю Гену, – мой больше детей не хочет. С одной Наташкой, говорит, плохо справляешься, растёт никчемная…

Как мы живём, вот это называется – везёт?

Что скажет тётя Анжела, когда мы наконец уедем отсюда – с Копом и Прошаком? А мы уедем, пусть не сомневается. Зря я, что ли, в гимназии учусь? Про меня рассказывали по гимназическому радио. У меня оказались лучшие работы по словесности и по зоологии. И может, завтра Пончик не станет намекать, чтобы я забирала документы из гимназии. Потому что завтра я как пить дать опоздаю на обществознание. С утра мне надо будет сначала в школу с Толиком и Сашкой. Сашка боится появляться там без взрослых – ведь сколько пропустил. А наша мама с ним пойти не сможет.

Когда-нибудь мама станет известной художницей и не должна будет ходить на службу. Но завтра она как миленькая должна к восьми явиться в горадминистрацию. Её бригада никак не сдаст панно. Мне проще вырваться… А Сашку сейчас не оставишь одного. Наташку, впрочем, тоже. Её не надо сопровождать в школу. С ней надо просто вместе пить чай по вечерам и слушать, где продаётся дешёвая помада и как она закрылась в ванной, когда дядя Гена пытался отхлестать её ремнём. И вот она сидела там. А ванна с туалетом у них вместе, и дяде Гене в конце концов понадобилось. И уж как он просил её, и на колени вставал за дверью.

– Что же он дверь-то не сломал? – не верю Наташке я.

Она не моргнув глазом отвечает:

– А он трезвый был. Он трезвый ничего дома не ломает. «Доча, – говорит, – я тут на колени встал». Она его спрашивает: «А ты мне золотые серьги купишь? А сапоги на шпильках?» А он знай: «Куплю! Куплю!»

Вышла она тогда, он пулей – и дверь на крючок! А она от греха подальше – поскорей на улицу.

Вечером возвращается, думает: «Может, уже забыл?»

Куда там – ждёт, чтобы отстегать.

Наташке весело рассказывать об этом.

– Вот! – приспускает она джинсы.

По-моему, ей было бы весело рассказывать о чём угодно – только бы слушали её. У неё нет подруг, кроме меня. Дома ей только и твердят, что она никчёмная, а она знает: у никчёмных подруг не бывает. А я дружу с ней – потому что я такая странная.

Пусть думает, что хочет. Главное, что сейчас она не одна. Правда, я уеду. Но это будет ещё не скоро. Это – только через несколько лет. А пока я здесь…

Молоточки танцуют на моей макушке, отстукивают ритмические звуки.