Книга Мы здесь - Майкл Маршалл Смит

– У вас хорошо получается.

Мой собеседник сделал вежливо-снисходительную гримаску, какой обычно реагируют на лесть со стороны невежды.

– Нет-нет, в самом деле, – добавил я. – Хорошее разделение – без излишней академичности и убыстрения и вместе с тем без резких перепадов. Сложно определить, кому вы отдаете предпочтение: Баренбойму или Анжеле Хьюит. Но точно не раннему Гулду.

Священник поднял брови:

– Вы играете?

– Можно сказать, поигрывал когда-то. Давно.

– А теперь уже нет?

– Растерял аудиторию.

Ответом мне был дружелюбный, понимающий кивок:

– А я в ней никогда и не нуждался. Так, практикуюсь для себя. Что-то вроде, знаете, медитации. И неважно, слушает кто-то или нет.

– Я себе говорил примерно то же. Хотя на самом деле важность есть.

Священник улыбнулся по-прежнему дружелюбно, но с некоторой категоричностью, дающей понять, что я захожу на территорию, которую он знает лучше меня и не имеет желания обсуждать.

– Отец Роберт, – протянул он мне руку для пожатия. – Или Роберт Джефферс, если вам так сподручнее.

– Джон Хендерсон.

– Чем могу помочь, мистер Хендерсон?

– Я сегодня здесь уже был, чуть раньше, – сказал я. – Смотрю, дверь в церковь открыта: я и зашел.

– Конечно. Я был там, внутри.

– А я перед этим видел, как вы уходите по дороге.

У меня есть подозрение, что церковники тратят уйму сил на мимические упражнения, которые придают их лицам благостную невозмутимость.

– Конечно же, – сказал Джефферс. Глаза его были усталыми, а лицо побрито недостаточно тщательно: местами виднелась щетина. – Как раз среди дня мне поступил звонок: срочный вызов. И вы правы: вернувшись, я обнаружил, что, уходя, забыл запереть дверь. К счастью, пока меня не было, в храм никто не входил.

– Если честно, то входили. Я.

– Ну что ж, мне вы кажетесь человеком вполне благонамеренным.

– Когда как. Не сочтите забавным: прежде чем уйти, вы вроде как обменялись словами с кем-то внутри церкви.

– Разумеется. Без этого никак.

– А я, пока находился здесь, что-то никого не увидел.

Святой отец с грустинкой улыбнулся:

– Прошу не счесть меня высокомерным, но я имел в виду Всевышнего. Заходя или покидая храм, я обязательно обмениваюсь несколькими словами с Ним.

– И как, он отзывается?

– Естественно. Вам самому бы не мешало как-нибудь попробовать.

– Попробую. Если когда-нибудь появится мысль что-нибудь попросить.

Священник терпеливо улыбнулся, и до меня вдруг дошло, как непросто, должно быть, обретаться в профессии, где люди либо просят тебя о чем-то заведомо несбыточном, либо отказываются верить любому твоему слову.

– А я вас, кажется, где-то уже видел? – пригляделся ко мне отец Роберт.

– Да. Вчера под вечер.

– Ах да, ну конечно! Тот самый бегун. Вы, кстати, нашли того человека, которого разыскивали?

– Нет. Она исчезла. Забавно то – вы уж извините, что использую это слово повторно, но это действительно странно: похоже, та самая женщина исчезла еще и позавчера вечером, причем на этой же улице.

– Вы из полиции?

– Я? Нет.

– Тогда почему вы проявляете к этому такой интерес?

– Она следила за одной моей знакомой.

– Шла следом?

– Негласно сопровождала домой с собрания. Дождавшись, когда та заберет из школы своих детей: у нее две дочери. Может даже, стояла ночью у нее под окнами. Такое вот сопровождение. Согласитесь, не самое приятное.

– Да уж куда там!

Я молчал. Лучший способ раскрутить человека на информацию – это подержать его на подвесе. Люди чувствуют необходимость заполнить пустоту, и в то время как напрямую из них ничего не вытянешь, в таком положении они нередко сами начинают стелить тропку.

Впрочем, Джефферс был в этом плане человеком более закаленным или же действительно понятия не имел, о чем я. Он просто стоял с невозмутимым видом.

– Женщина, высокая, – продолжил я. – Молодая, волосы темные, длинный черный плащ, красное платье.

– Среди моей паствы, боюсь, такой нет.

– У вас действительно все еще в ходу слово «паства»?

– Лично у меня – да. За других говорить не берусь.

– И еще одна забавная вещь – на этот раз, заверяю вас, последняя: я досконально уверен, что видел эту женщину еще раз, уже после того, как ушел из вашей церкви. На Юнион-сквере. – Лицо священника было совершенно непроницаемым. – Это не по ее вызову вы так спешили, что даже забыли запереть дверь?

– Нет. То был один престарелый господин, и совсем в другой стороне, – ответил Джефферс. – Так что, боюсь, вы ошиблись.

Я вынул одну из карточек «Адриатико» и набросал на ней свой номер. Когда я ее протянул, отец Роберт довольно продолжительное время смотрел на нее, а затем на меня, словно не зная, вполне ли я в рассудке. Но я продолжал ее держать, и он все-таки взял карточку.

– У вас что-нибудь еще? – спросил он.

Я поблагодарил его за уделенное мне время и остался стоять, в то время как мой новый знакомый направился обратно вверх по лестнице, к себе домой. Сейчас, по сравнению с той своей трусцой, он двигался несколько грузновато, но по дороге не оглядывался.

Направляясь вниз по улице, я заслышал звучание Второй прелюдии. Звучало хорошо, почти безупречно – во всяком случае, та часть, что я, удаляясь, слышал, прежде чем музыка наконец растворилась в шуме уличного движения. Эта прелюдия – образчик неистовства в стиле барокко, и легкой для исполнения ее назвать никак нельзя. Переключаться на нее с Пятой довольно рискованно, во всяком случае, зная, что кто-то еще находится в пределах слышимости, да еще при этом разбирается в музыке настолько, чтобы оказаться под впечатлением.

Мне подумалось, что священник немного лукавит, самую малость. На самом деле ему хочется быть услышанным.

Заблуждался он и на тот счет, что ему удалось меня провести. Кристина шла за ним до Юнион-сквера. Я тоже его там видел. Узнал ли я что-то из нашего с ним разговора? Только то, что он намеренно мне лгал, а из этого кое-что следовало. Прежде всего то, что между ним и женщиной, преследовавшей Кэтрин, была какая-то связь. Об этом свидетельствовала уже сама их встреча в сквере. Кроме того, позавчера ее путь, скорее всего, действительно пролегал по этой дороге, и он знал, куда именно та женщина скрылась.

Во-вторых, я понял, что в плане обмана он дилетант. Пойманный за руку, человек или начинает плести околесицу, или же говорит правду: пускай теперь гады сами до всего докапываются. Интересно, как он оказался в таком положении, что вынужден кого-то прикрывать? Что заставляет лгать священнослужителя?