Книга Десять историй о любви - Андрей Геласимов

– Опять двадцать пять. Говорю вам – поезда на Украине не ходят. Железные дороги взорваны все.

Когда Виктор уставал с ним спорить, он просто закрывал глаза и старался уснуть под мерное покачивание бэтээра. Он говорил себе, что, наверное, все-таки сошел с ума. Но теперь это уже его не пугало. Его больше пугал темный сверток, который лежал недалеко от него. Под тканью легко угадывались очертания человеческого тела.

– А из-за чего у вас идет война? – спрашивал он, понимая, что не уснет.

– Старая история. Православные воюют против католиков.

– А вы кто?

– Мы православные. Воюем за истинного Христа.

– Понятно, – говорил Виктор и удивлялся тому, как странно он сошел с ума.

«Надо было меньше смотреть телевизор», – говорил он себе, стараясь отодвинуться подальше от зловещего свертка.

* * *

– Да не буду я этого делать! – сказал Виктор и вскочил из-за стола.

– Ты сядь, Хома, – сказал ему сотник. – Не горячись. Это не я придумал. Так доченька захотела. Попросила меня еще год назад.

– Сколько раз говорить – меня зовут Виктор!

– Ну, пусть будет Виктор. Только мои-то хлопцы знают тебя как Хому. Дочка про тебя много рассказывала. Сказала мне – как умру, пусть Хома по мне три ночи читает, а больше никого не проси. Так и сказала. А я говорю – да с чего ты взяла, что скоро умрешь? А она смотрит на меня своими глазами темными и говорит – знаю я, тату, знаю.

Сотник замолчал и опустил голову.

– Любила она тебя, – глухо сказал он, не поднимая глаз. – Ты уж не отказывай мне. Мне сейчас отказывать лучше не надо.

Казаки, расположившиеся на хуторе, тоже предупредили Виктора, что сотнику перечить нельзя.

– Расстреляет. Он и так может любого из наших в расход пустить, а сейчас он вообще сам не свой. Так что, Хома, смотри. Это тебе решать.

– Я не Хома!

– Конечно, конечно. Но пуле-то все равно. Что Хоме в лоб влететь, что Виктору.

Понимая, что просто так его не отпустят, Виктор обошел весь хутор в поисках возможности убежать.

– Дурной, – сказал ему Горобец. – Кругом мины-растяжки. Поэтому тебя и не караулит никто. Тут всего-то две тропки. Но их надо знать. Пойдем. Батько велел молитвам тебя научить. Поминальную хоть одну знаешь?

Единственная дорога, по которой на хутор прошел БТР, была перекрыта двумя пулеметными гнездами. В каждом сидели по два казака. Когда Виктор и Горобец проходили мимо, один из них, совсем молодой, еще без усов, шепнул что-то на ухо другому. Тот покосился на Виктора и мрачно покачал головой.

– А даже если проскочишь, – продолжал Горобец, – все равно тебя западные поймают. У них на всех дорогах стоят патрули. Рассказать тебе, что они делают с пленными?

– А почему эти за пулеметом так смотрят на меня?

Горобец обернулся.

– Эти? Да они тебя жалеют.

– Жалеют? Почему?

– Потому что дочка у сотника была ведьма.

Виктор остановился как вкопанный.

– Ведьма?!!

– А ты разве не знал? Мы думали, что ты знаешь. Зачем, по-твоему, сотник держал ее так далеко от себя? Три дня к вам по лесам пробирались.

Виктор в упор смотрел на Горобца и не говорил ни слова.

– Ну, чего ты? – сказал Горобец. – А ты думал – она просто так там жила?

– Я ничего не думал. Я ее до вчерашнего дня даже не знал.

– Брешешь.

– Только во сне видел.

– А фотки?

– Не знаю – откуда они взялись.

– Да она про тебя уже целый год всем рассказывала. Еще до Ковтуна.

– До какого Ковтуна?

Горобец помрачнел.

– Да был тут у нас один. Фамилия Явтух, а прозвище было Ковтун.

– И что с ним случилось?

– Лучше тебе не знать. Пойдем, я тебя молитвам научить должен. Скоро стемнеет. Гроб в церковь понесем.

Виктор сделал шаг вперед и вплотную приблизился к Горобцу.

– Нет, ты мне расскажи.

– Да чего там рассказывать? Справный был казак. Теперь нету. Вернее, есть, но уже вроде и не казак. Сотник дочку из-за него с хутора отселил. За других казаков боялся.

– Да что с ним случилось? Толком можешь сказать?

Горобец покосился на казаков в пулеметном гнезде и украдкой перекрестился.

– Не надо бы к ночи… Но так и быть. Тем более – кому про это знать надо, как не тебе.

Он еще раз перекрестился.

– В общем, Ковтун этот начал сохнуть по ней. Девка красивая. На других хуторах таких днем с огнем. Только нам-то про ее красоту все известно было. А вот Ковтун сдуру на все разговоры рукой махнул. Как привязанный за ней везде таскался. А потом странный немного стал. Задумчивый. Сидит целый день в углу, автомат чистит. Никому слова не говорит. Как-то ночью пошел еще с тремя в караул, да всех положил из автомата. Полдня кровь со стен отмывали. А сам исчез. Как будто и не было его. Отправили за ним в лес пять человек – ни один не вернулся. И, главное, выстрелов не слыхать. Потом нашли их. Он их по деревьям развесил. Все без голов, и руки-ноги до костей изорваны. Как будто зубами их грыз. И пуля его не берет. Иногда днем вон там на горе показывается. Стоит вон на той опушке, сверху на хутор смотрит. Снайпера сколько раз били. Только вздрагивает. В бинокль видно – аж мясо от него летит. Постоит-постоит, потом развернется и в лес уходит. Так что я бы на твоем месте туда убегать не спешил.

– А в хутор он не спускается?

– Иногда по ночам. Бабы говорят – видели, как он в окна заглядывает. Но в хату войти ему силы нет. Образа у дверей стоят и у окон. Не знаю, чего он ищет. Может, панночку свою ждет.

Виктор поежился от озноба.

– Ладно, пойдем, – сказал Горобец. – Молитвам тебя научу. Без них твое пропащее дело.

Вечером гроб для панночки был готов. Стоя рядом с ним, Виктор старался не смотреть на лицо покойной. Казаки положили гроб на автоматы и понесли в церковь. Было уже темно.

– Отмоли мне дочь, – сказал сотник, оставшись с Виктором наедине. – Сумеешь – до конца жизни богатым будешь.

– Я в банке работаю.

– Тогда просто так отмоли. Я тебя за это живым оставлю.

Дверь за ним со скрипом захлопнулась. Виктор слышал, как снаружи на нее повесили замок. Он постоял, не оборачиваясь, еще минуту, потом неумело перекрестился и посмотрел туда, где поставили гроб. В церкви было темно и тихо.

* * *

Сначала все шло хорошо. Он монотонно читал из огромной книги, которую дал ему Горобец. Слова для него были совсем чужие, но он старательно выговаривал их в гулкую пустоту церкви. Эхо разносило его голос по всем уголкам.