Книга Аскольдова тризна - Владимир Афиногенов

— Отведите подальше и убейте!

— Я хочу умереть рядом с могильным курганом своего сына, — чётко по-русски произнёс пленник.

— А где же он, этот курган? — заинтересованно спросил князь.

Жупан-тархан показал на могильный холм... Всеслава.

— А ты не бредишь?! — вскинулся Вышата.

— Нет, воевода... Там похоронен мой приёмный сын.

— Всеслав?! — крайне удивился Аскольд.

— Да, он... А тебе, архонт, он приходится, как я понимаю, родным сыном.

У Аскольда от волнения перехватило горло. Он вцепился руками до боли в кистях в луку седла, сразу переменившись в лице.

— Отпустите, — тихо сказал и, повернув коня в уже ставший чёрным лес, поехал туда. Обернувшись, добавил: — Колдуна нашего тоже отпустите...

Лишь утром Вышата разрешил жупану-тархану переправиться с оставшимися в живых его ратниками и русским колдуном на другой берег Итиля. Воевода увидел, как вскоре на белой кобылице подлетела к жупану-тархану женщина и прильнула к его плечу. Видать, жена... И тут Вышата приказал своим воям:

— Кричите громче: «Слава Аскольду!»

— Слава Аскольду! — взревели сотни здоровых глоток.

Лишь стая испуганных ворон опять снялась с холма и снова тёмной массой взметнулась ввысь и вбок. Только тут Игиля повернула заплаканное лицо в сторону противоположного берега, откуда доносилась долго не утихающая здравица в честь когда-то родного для неё киевского князя...

Аскольду громко кричали «Слава!» на берегу Итиля, но ещё громче при его возвращении в Киев — над водами Днепра-Славутича. Особенно старались лодейщики: они любили князя и к тому же знали, что с ним живым и здоровым вернулся и милый их сердцу воевода Вышата.

Узрев, как бурно встречают старшего князя, верховный жрец Радовил снова сам отправился в лесной терем. Дир, узнав от жреца, какую здравицу кричат в честь брата, на мгновение задохнулся от злости: зависть, с некоторых пор поселившаяся внутри младшего князя, снова стиснула его сердце.

Но верховному жрецу с помощью чар всё же удалось уговорить Дира вернуться к брату, поздравить его с выздоровлением и отныне, находясь рядом, делать вид, что все обиды забыты. Чтобы избавиться от Аскольда, нужно вначале усыпить его бдительность.

А сердце старшего князя таково, что оно сразу отзывается на доброту. Этим и воспользоваться!

Несмотря на то что Аскольд окружил себя преданными оруженосцами Яня, Радовил нашёл способ внедрить в его среду своих людей; кстати, в поварне, где готовилась пища для княжеского двора, такие люди уже были...

А как только подойдёт тот самый миг для окончательного устранения Аскольда, Радовил предупредит Дира, и князь заблаговременно снова уедет из Киева.

И такой миг наступил.

...Радовил для своего страшного и гнусного дела выбрал светлое для христиан время — Святую ночь Рождества Христова!

Шагая в церковь при яркой морозной луне, Кевкамен говорил Аскольду о значении этой Светлой ночи. Оно столь велико, внушал грек, что даже весь ход человеческой истории и летоисчисление во многих землях ведётся от Рождества Христова. Рождением Христа начинаются его земная жизнь, страдания, смерть и воскресение. А нам с Рождением Христа дана возможность узреть образ Бога невидимого, встретиться с Ним лицом к лицу, ощутить Бога во всей Его безграничной любви, с которой Он, как добрый пастырь, зовёт по имени каждого из нас и в этой любви помогает нам познать всю радость вечного бытия.

После гибели сына Аскольд всё чаще и чаще задавался вопросом: «Будем ли мы жить после смерти так же, как живём теперь, то есть так же сознавать и чувствовать?..» Князь знал, что душа человеческая бессмертна, а как же сам человек?.. И тогда снова на помощь приходил Кевкамен со словами Бога: «Я есмь воскресение и жизнь; верующий в Меня, если и умрёт, оживёт...»

Только при этом условии мы не будем спрашивать себя с мучительной тоской: зачем родились на свет Божий? Только при такой вере и надежде человек способен понять, что смерть — это рассвет, следуемый за ночью, и мысль о смерти уже не устрашит его. Не скелет уничтожения, а светлого ангела увидит он в ней!

— Длится жизнь наша, обременённая заботами и лишениями, — втолковывал князю грек, поскрипывая подошвами валенок по снегу, — но мы всё равно должны благодарить за неё Бога, а застанет смерть на полдороге жизни, надо с любовью броситься в объятия ангела успокоения, потому что понимаем значение богооткровенных слов: «В дому Отца Моего обители многи суть».

С этими словами Аскольд и Кевкамен вошли в церковь и затеплили свечи. В минуты сих откровений грек предпочитал находиться со старшим киевским князем наедине — для остальных язычников слова эти ещё не смогли бы дойти до сердца: пока они не восприняли бы их во всей глубине своей. Ещё нужно время! А для Аскольда оно уже пришло, считал Кевкамен.

Поэтому ещё до всенародного богослужения они вдвоём и пожаловали в храм Божий; через узкие окна, завешанные бычьими пузырями, свет луны еле проникал сюда, но огоньки свечей раздвинули внутренний мрак церкви, обозначив угрюмые лица святых на иконах.

За дверью слышались голоса рынд, переговаривающихся между собой. И уж слишком отчётливо звучали эти голоса, так же как и остальные звуки, раздающиеся снаружи, — отдалённое, но ясное визжание полозьев саней, фырканье запряжённой в них лошади и вой матерого волка в лесной глубине... Хотя Кевкамен и Аскольд находились внутри храма, отрезанные его стенами от внешнего мира, он не давал им покоя и здесь, проникал сюда.

«Суета сует и всяческая суета...» — произнёс тихо грек и начал молиться перед иконой Божьей Матери. Не могли сейчас знать Кевкамен и князь — такая отличная слышимость от того, что стены церкви были пропитаны горючей смесью и, схваченные морозом, хорошо проводили звуки. А смесью костровые кумирни на протяжении уже нескольких ночей втайне облипали толстые, рубленные в крест брёвна.

Вдруг за дверью кто-то ойкнул, затем громко ударился об неё; потом снова раздались короткие вскрики, послышались стоны.

— Что-то неладное творится, Николай! — назвал грек старшего киевского князя христианским именем.

Тот подался к двери, хотел распахнуть её, но она, видимо, была подпёрта чем-то тяжёлым снаружи; князь надавил на неё плечом, но дверь не поддавалась.

— Заперли нас, Кевкамен... Слышишь стоны и крики рынд?.. Убивают их! Рви бычьи пузыри... Кричи в окна!..

Грек подбежал к одному из окон, ткнул кулаком в пузырь, прорвал его, но тут снизу, с улицы, взметнулось ввысь яркое пламя, брёвна разом вспыхнули, и огненный шум в один миг объял христианский храм; снова отчётливо послышались голоса, но они уже принадлежали другим людям. Аскольд узнал голос Радовила:

— Сейчас, как крыс в подвале, зажарим их...

«Вот и свершилось предсказание отца насчёт волхвов, и прав оказался Рюрик Новгородский, сказавший, что нас, князей, жрецы ненавидят и называют «тёмными людьми»...»