Книга Жестокий континент - Кит Лоу

И опять цифры для обеих сторон приобретают огромное значение. Для поляков это вопрос сохранения нравственного превосходства. Вторая мировая война явилась кульминацией более чем векового напряжения между Германией и Польшей: после опустошения и разделения на части страны поляки испытывали вполне понятное негодование по поводу того, что от них ожидали ответственности за любую вину в тот краткий период послевоенного хаоса. Естественно, они были заинтересованы в занижении цифр. Известны несколько вопиющих примеров подтасовок в официальных документах того времени, в которых уровень смертности неправдоподобно низкий.

У Германии, наоборот, имелся законный интерес преувеличивать цифры. Свидетельства о преступлениях поляков не только подбросили дров в костер предрассудков, которые бытовали среди немцев во время войны, но и способствовали отчасти смягчению чувства национальной вины: такие истории демонстрировали немцев не только исполнителями, но и жертвами зверств. Чем больше несчастья, которые перенесла сама Германия, тем дальше она могла дистанцироваться от своей собственной вины – в каком-то смысле зло, причиненное восточным немцам, частично «уравновешивало» зло, причиненное ими евреям и славянам. В то время подобная точка зрения никогда не главенствовала в Германии, однако в настоящее время появились политические группировки, отказывающиеся признавать холокост на том основании, что немцы в Восточной Европе пережили «точно то же самое». Это чрезвычайно опасная точка зрения. Достоверен тот факт, что в польских трудовых лагерях имели место отвратительные случаи крайнего садизма по отношению к немцам, однако нет абсолютно никаких свидетельств, что это стало частью официальной политики истребления. На самом деле польские власти отдавали жесткие распоряжения начальникам лагерей, делая акцент на то, что избиения или жестокое обращение с пленными иного рода незаконны, и всякий виновный будет подвергнут наказанию. Те, кого признали виновными в жестоком обращении с пленными, получили взыскания (хотя и легкие) и лишились своих постов. Сравнивать зверства, творимые в Ламсдорфе или Згоде, с холокостом абсурдно с точки зрения их характера и масштаба.

Одна из главных причин, по которым эту нему нельзя похоронить и забыть, – то, что немногие люди, ответственные за совершение преступлений в послевоенных лагерях для пленных, были вообще привлечены к суду. Комендант лагеря в Ламсдорфе Чеслав Гжеборски предстал перед судом коммунистических властей в 1956 г., но был признан невиновным. После падения коммунистического режима в 1989 г. расследование событий в Ламсдорфе возобновилось, и Гжеборски должны были судить в 2001 г. в Ополе. Однако суд неоднократно откладывался ввиду плохого состояния здоровья и обвиняемого, и свидетелей против него. В конце концов в 2005 г. суд отменили. Год спустя Гжеборски умер.

Комендант лагеря в Згоде/Свентохловице Саломон Морель также избежал суда. После падения коммунистического режима он переехал в Израиль, где и живет с тех пор. Польское министерство юстиции обратилось с просьбой об экстрадиции, но Израиль отказал, мотивируя это законом о сроках давности.

Этих двух людей нужно было преследовать в судебном порядке в 1940-х гг. наряду с сотнями других, им подобных, но так не случилось, но власти занимало другое. Поляки, как и любой другой народ, перенесший нацистскую оккупацию, больше озадачивались восстановлением своей собственной власти, нежели соблюдением прав немецких гражданских лиц. Это может вызывать негодование, но не должно удивлять. Справедливость после войны была в любом случае весьма субъективным и редким явлением в условиях, именуемых в настоящее время обычными юридическими рамками.

Подобные события не были единственными в своем роде в Польше или Восточной Европе. Все это актуально и для всего континента в целом, с той только разницей, что в других местах наказаниям подвергались не немцы, а те, кто сотрудничал с ними.

Глава 13

ВРАГ ВНУТРИ

На пике войны Германия прямо или косвенно контролировала более дюжины европейских стран и на полдюжины оказывала огромное влияние. Несмотря на всю свою военную мощь, нацисты не смогли бы достичь этого без помощи десятков, а возможно, и сотентысяч коллаборационистов в этих странах. Как бы сильно народы Европы ни ненавидели немцев после войны, предателей они ненавидели сильнее. У немцев, по крайней мере, было оправдание: они были частью иностранной культуры, чужеродной силой, коллаборационисты же – предатели своих собственных стран, и в пронзительно патриотической атмосфере, которая царила в Европе в конце войны, это было непростительным грехом.

Современным поколениям трудно понять дегуманизацию коллаборационистов после войны. В европейской прессе их окрестили паразитами, бешеными собаками, неполноценными элементами, от которых следует очистить общество. В Дании и Норвегии народное творчество рисовало их крысами, а в Бельгии чувство всеобщей вражды по отношению к ним, по словам английских наблюдателей, было сродни «религиозному пылу». В такой атмосфере едва ли удивительно то, что некоторые люди проявляли по отношению к ним жестокость. Петер Воут, врач, работавший в голландском Сопротивлении, заметил после войны: «Глубокая ненависть к предателям и желание отомстить были распространены так широко, что какого-то наказания им было не избежать. И хотя это было на уме у всех, никто на самом деле не знал, какую форму примет возмездие. Ходили слухи о «дне топоров», когда толпа возьмет свершение правосудия в свои руки».

Этот «день топоров», или, как назвали бы французы, l’epuration sauvage (стихийная чистка), повторялся в какой-то степени в каждой стране. Список тех, кто превратился в мишень, кажется бесконечным. Здесь не только руководители и политики военного времени, но местные мэры и управленцы, члены крайне правых вооруженных формирований и обычные полицейские и жандармы, проводившие в жизнь репрессивные законы, видные промышленники, которые делали деньги на контрактах с нацистами, владельцы кафе и магазинов, которые зарабатывали на обслуживании немецких военных. Журналистов, дикторов и кинематографистов обливали грязью за распространение нацистской пропаганды. Актеры и певцы подвергались нападкам за то, что развлекали немецкие войска. Доставалось священникам, которые помогали или одобряли действия фашистов, проституткам, проводившим время с немецкими солдатами. Даже обычным женщинам и девушкам, которые чуть более охотно улыбались немцам.

Все виды мести, доставшиеся немцам в Чехословакии и Польше, обрушились на предателей и фашистов по всей Европе. Во время хаоса освобождения голландских и бельгийских коллаборационистов без долгих рассуждений казнили, а их дома сожгли, «на что полиция смотрела равнодушно и даже с одобрением». В Италии тела фашистов выставлялись на улицах, и прохожие могли их пнуть или плюнуть в них – так поступили даже с трупом Муссолини, прежде чем повесить его под крышей бензозаправочной станции на Пьяццале Лорето – главной городской площади Милана. В Венгрии членов крайне правой партии «Стрела и крест» заставили раскапывать на жаре массовые захоронения евреев; при этом местные жители бросали в них палки и камни. Во Франции появились тайные тюрьмы, в которых подозреваемых в предательстве подвергали садистским пыткам, включая причинение увечий, изнасилования, принудительную проституцию и всевозможные мучения.