Книга Комфлота Бахирев - Борис Царегородцев

В этой реальности Ютландский бой состоялся несколько позже, после того как кайзер потерял на Балтике четыре линкора, и пусть они были не самые мощные в его флоте, но сама потеря их стала шоком для Вильгельма, так как в противостоянии с Англией у него на тот момент оставалось всего тринадцать линкоров и четыре линейных крейсера, а это в два раза меньше, чем у основного противника. Срочно были ускорены работы по достройке супердредноутов с 381-мм артиллерией «Байер» и «Баден», линейных крейсеров «Гинденбург» и уже практически введенного в строй «Лютцова». К началу летнего общего наступления войск Антанты на войска центральных держав во флоте открытого моря не хватало только «Бадена», который проходил боевую подготовку и через две недели должен был вступить в состав германского флота. Достраивали и к концу года планировали принять на вооружение третий корабль этого типа – «Саксен». Спустили на воду корпуса четвертого супердредноута «Вюртемберг» и головного линейного крейсера «Макензен» с 355-мм пушками и готовились спустить второй такой корабль – «Граф Шпее». Кроме того, немцы решили достроить греческий линейный корабль «Саламис», планируя вооружить его такими же орудиями, как и «Макензен».

Хотя германская судостроительная промышленность работала на полную мощность, сравниться с английской она не могла, и разрыв в тяжелых кораблях еще больше увеличился. И поэтому в этой реальности германский флот не жаждал встречи с английским. А вот с нашим он не боялся потягаться, но опасался мин и подводных лодок.

На третьи сутки к обороняющемуся в окружении городу подползли три неведомые машины. Защитники города ничего подобного не видели. После аккуратного обстрела со стороны моря кораблями Балтийского флота окраины города наша пехота пошла на последний штурм. Первыми поползли те самые машины, похожие на большие железные гробы, но передвигающиеся на гусеницах, да еще и плюющиеся снарядами из пушек, что торчали у каждой из большой башни, расположенной наверху корпуса, а еще выше, вторым ярусом, располагалась еще и пулеметная башенка. Также катилась пара больших пушечных бронеавтомобилей. Позади, прячась за бронированными бортами, бежала пехота. И этих железных монстров ничто не могло остановить, пули отскакивали от них. Даже попадание снаряда в одно из этих чудищ не остановило его. Это было первое появление тяжелого бронехода Менделеева, или попросту Б-4, на поле боя, и оно прошло успешно. Оборона противника была прорвана, и наши войска ворвались в город.

В этот же день, но в море, в трехстах пятидесяти милях почти строго на запад от Виндавы, находилась оперативная группа контр-адмирала Вяземского, осуществлявшая дальнее прикрытие десантной операции наших войск на побережье Курляндии. Рано утром вылетевшие на разведку два гидроплана М-9 с «Сапсана» обнаружили в сорока милях от острова Борнхольм летевший курсом на восток германский цеппелин. Стометровую сосиску было легче обнаружить, чем десятиметровый гидроплан. Цеппелин даже не летел, а плыл по воле ветра, лишь изредка подправляя курс моторами. Он высматривал русские подводные лодки, так как выполнял роль противолодочного дозора идущей позади него германской эскадры. А состояла эта эскадра из четырех линейных кораблей типа «Кёнинг», двух линейных крейсеров «Фон дер Танн» и «Зейдлиц», а также своры крейсеров и эсминцев.

Морские летчики не стали сразу атаковать дирижабль, а облетели стороной, пока он их не заметил, так как у них был приказ произвести разведку. Наши авиаторы здраво рассудили, что вот эта сосиска не просто так тут болтается, она что-то высматривает. А для чего высматривает? Возможно, где-то позади идет конвой судов или даже эскадра противника. Если это караван, то будет хорошая охота для группы Вяземского, а если это немецкая эскадра спешит сейчас к Виндаве, то надо все точно разведать. Какой состав эскадры, стоит с ней встречаться нашим кораблям или нет? Гидропланы, обойдя сосиску стороной и пролетев немного вперед, увидели множество дымов, поднимающих под морем. Там, позади, отстав миль на двадцать от цеппелина, шла грозная эскадра, с которой адмиралу Вяземскому встречаться смертельно опасно. Впереди шли фронтом три эсминца, потом крейсера, а дальше линкоры, и все это с бортов прикрывали эсминцы. Сверху висела еще одна сосиска, выполняя ту же роль, что и первая. Наши гидропланы близко подлетать не стали, чтобы не быть опознанными с германских кораблей, а вот заметили их оттуда или нет, летчики не знали. Командир воздушных разведчиков старший лейтенант Лишин направился в сторону шведского острова, изображая шведа. Удалившись от немецкой эскадры, наши летчики взяли курс на свои корабли и через некоторое время вновь заметили сосиску, плывущую впереди них. И тут у наших летунов кое-где взыграло, и они решили во что бы то ни стало ее атаковать. Поднявшись повыше и прячась в редких облаках, они нагоняли противника, надеясь на удачу. Но удача была нужна всем, она не пожелала отдаваться только одной стороне. На «Сапсан» вернулся только один гидроплан лейтенанта Литвинова, но из него выбралось трое. При атаке цеппелина был убит наблюдатель в экипаже старшего лейтенанта Лишина, а его аппарат поврежден, так что через несколько минут полета ему все же пришлось приводниться и попытаться по возможности устранить повреждения. Второй гидроплан лейтенанта Литвинова пока кружил рядом, надеясь, что его товарищ сумеет взлететь. Но повреждения оказались серьезные, да и лодка постепенно набирала воду, тогда и второй аппарат сел на воду и подрулил поближе. Старлей похоронил своего напарника в море, а сам вплавь перебрался на гидроплан товарища, но вначале поджег свой, чтобы не достался противнику.

После всего случившегося победа над цеппелином была не в радость старлею Лишину.

«Чему тут радоваться, наблюдатель погиб, аппарат свой я потерял. И все из-за своей дурости. Могло ведь быть гораздо хуже, если бы нас обоих сбили, а мы сосиску нет. Все разведданные пошли бы прахом, и наши корабли, не зная о противнике, могли нос к носу встретиться с германской эскадрой, и во всем этом был бы виноват я, – корил себя старлей Лишин. – И что теперь скажу Петровичу, он доверял мне, а я повел себя как мальчишка. И о чем только думал, начиная эту атаку. Есть ведь приказ в первую очередь доставить разведданные, а уж потом атаковать противника. Почему я не приказал Литвинову продолжать полет и доставить сведения о германской эскадре, а позволил также принять участие в атаке. Теперь грянет гроза, наш командир не прощает таких промахов».

Старший лейтенант оказался прав, капитан первого ранга Дудоров отчитал Лишина за этот проступок, и даже доставленное известие о германской эскадре и уничтоженном дирижабле не смягчило его гнев. Поэтому вся слава досталась Литвинову: за спасение командира из смертельной опасности он был представлен к Георгию.

Через полчаса в штабе Балфлота уже знали об обнаруженной германской эскадре, что шла курсом на восток, по всей видимости к Виндаве. Об этой угрозе были все предупреждены. Принимались меры и к тому, чтобы задержать продвижение германской эскадры. Первыми должны встретить противника подводные лодки. В район Виндавы выслали минные заградители, чтобы выставить еще одно заградительное минное поле. Туда же направились и все находящиеся в строю старые подводные лодки.

Вяземский первым делом хотел нанести бомбовый удар по кораблям противника. Так, немного попугать. Но потом здраво рассудил: «Нет, этого делать нельзя, противник имеет два линейных крейсера и вполне может броситься в погоню, если поймет, что где-то рядом находится русская эскадра, в составе которой присутствует тот самый гидрокрейсер, чьи самолеты только что предприняли налет. И максимальное расстояние, на каком могут находиться русские, – это в восьмидесяти милях впереди. А мы-то находимся в семидесяти милях, и нас при желании они могут нагнать за 10–12 часов. Наша скорость будет не выше двадцати узлов, а у противника на шесть-семь больше. Я мог бы постараться увести за собой эти германские крейсера, если бы Максимов пошел мне навстречу, а три линкора против двух – это уже большое преимущество. Но Максимов не пойдет навстречу, а будет находиться около Виндавы. Возможно, и немец не бросится в погоню, ожидая того, о чем я только что подумал, – коварной ловушки, устроенной нами».