Книга Браззавиль-бич - Уильям Бойд

Календарное время, как его именуют специалисты по хронологии, всегда основывается на вращении Земли. Но наше чувство «личного» времени — внутреннее. Специалисты по неврологии считают, что это чувство времени, а именно, ощущение того, как движется время в данный момент, обусловлено состоянием нашей нервной системы. Когда мы стареем, наша нервная система начинает работать медленнее и наше чувство личного времени соответственным образом сдает. А календарное время неумолимо движется, его отрезки неизменны, его единицы непобедимо постоянны. Поэтому, когда мы стареем, нам кажется, что жизнь все быстрее проходит.

Итак, на Браззавиль-Бич я пытаюсь игнорировать календарное время и проводить дни в соответствии с внутренними часами своего организма, какова бы ни была их природа. Эта идея мне нравится: если я могу игнорировать календарное время и по мере того, как я старею, мои нервные реакции будут замедляться, значит, ощущение, что жизнь проходит, будет становиться все менее острым. Иногда я задаюсь вопросом, вернее, предаюсь фантазии, не придумала ли я здесь парадокс Клиавотер, аналогичный апории Зенона: если мое личное время будет идти все медленнее, то, по аналогии с Ахиллесом, я не смогу настигнуть черепаху своей смерти, сколь бы близко к ней я ни была.

Нет, имеется одна вещь, в которой мы можем не сомневаться, одна великая аксиома: когда мои нервные процессы совершено замрут, а такое случится, мое личное время кончится.

Я нырнула и под водой сделала несколько движений брассом, наслаждаясь мгновениями тишины и прохлады. Глаза я держала закрытыми из-за хлорки, я открыла их, когда вынырнула, перевернулась на спину и неторопливо поплыла к другому концу дорожки, где было мелко. В это время я увидела Хаузера, который поднимался на самый верх десятиметровой вышки для прыжков в воду. На нем были крошечные вишневые плавки, почти невидимые под выпуклым, похожим на крышку громадной супницы, животом. Он встал на край доски, поднялся на цыпочки и сделал вид, что ныряет. Я услышала, как остальные без особого энтузиазма подбадривают его выкриками, кто-то в шутку зааплодировал. Хаузер отвесил изысканный поклон и спустился по лесенке.

Моя рука коснулась бортика, я встала на дно. Я пригладила волосы, отведя их назад со лба, и, скручивая в жгут, насухо выжала за спиной. Когда я подняла руки, Тоширо, который сидел на краю бассейна и болтал ногами в воде, недвусмысленно уставился на мои груди. Я ответила ему столь же откровенным взглядом. Я всегда считала Тоширо спортивным и мускулистым, но торс у него оказался нежным и пухлым, с детским жирком, груди — два пологих конуса с коричневыми сосками.

— Вы что, не купаетесь? — окликнула я Тоширо.

— Я не умею плавать.

Я двинулась к ступенькам. «Хотите, научу? После ленча».

Вид у него стал удивленным. «Хм-м. Да, спасибо. А вы можете?»

— Ну, мы хотя бы начнем. Смешно, чтобы человек вашего возраста не умел плавать.

Я вылезла из бассейна. Хаузер, который прежде «сидел болваном», снова присоединился к игравшим в бридж. Маллабар, Джинга и Роберта держали карты веером и пристально на них смотрели. Немного поодаль Ян Вайль сидел под зонтиком и читал книгу в мягкой обложке. Я вернулась к своему шезлонгу, чтобы вытереться.

Нас вывезли на «рабочий пикник», так хитроумно окрестил Маллабар это мероприятие. Мы поехали в отель «Нова Сантос Интерконтинентал», расположенный в пятидесяти милях от лагеря. Когда началась гражданская война, его успели построить только наполовину, потом работы прекратили. Он был задуман как роскошная гостиница с пятью сотнями номеров, бассейном олимпийского размера и большой площадкой для гольфа и должен был служить главным символом возрождающейся в стране туристической индустрии. Теперь эти свежевыстроенные руины дожидались окончания войны и появления новых фондов и служили грустным напоминанием о том, что могло бы быть.

Отель стоял на невысоком холме, оттуда открывался вид на север, на однообразную пятнистую саванну, за которой виднелись пыльные склоны плато. Построить успели дугообразную подъездную дорогу к входному портику, а также сам портик, холл со стойкой для регистрации вновь прибывших и, как это ни загадочно, бассейн. Со своего шезлонга я видела серый кирпич и шаткие бамбуковые леса не подведенного под крышу трехэтажного жилого корпуса. Ползучие растения и лианы уже высоко вскарабкались по его стенам, травы и сорняки доросли до середины окон первого этажа. На месте, расчищенном под теннисные корты, выращивали ямс и маниоку те из неукомплектованного персонала, кто еще не уехал, от площадки для гольфа осталось несколько выгоревших на солнце, изъеденных термитами черно-белых столбиков, там и сям воткнутых в землю. Но линии подачи электроэнергии, соединявшие отель с центральной системой, не были разобраны, Министерство туризма платило деньги сотрудникам отеля и, в ожидании лучших времен, содержало бассейн в рабочем состоянии. Толстая тиковая перекладина у окошка администратора всегда была до блеска отполирована, полы из бетона с гранитной крошкой регулярно мыли шваброй, и пыли на них не было. Вы могли даже заказать себе что-нибудь выпить, если под «чем-нибудь» вы понимали пиво.

Маллабар за несколько дней торжественно объявил нам об этой поездке. Такой подарок он иногда делал своим сотрудникам, если чувствовал, что нам пойдет на пользу день отдыха и полная перемена обстановки. В дорогу, занимавшую два часа, мы отправились в самом бодром расположении духа, к отелю нас доставили два «лендровера», участники проекта втиснулись в один, повара с приспособлениями для барбекю — в другой.

Лежа на солнце, я почувствовала, что от древесных углей для барбекю на меня потянуло дымом, и мне захотелось есть. Я села, отхлебнула пива и оглянулась на своих товарищей по работе. Странно было видеть их в купальниках, на отдыхе: почти обнаженные, эти уже привычные мне люди снова превратились в незнакомцев. Разумеется, за исключением Хаузера. Как бы гадко ни выглядела его вишневая тряпочка на бедрах, на нее было легче смотреть, чем на то, что скрывалось под ней. На Маллабаре были совершенно мальчишеские обрезанные джинсы. Он был худой и загорелый (интересно, где и когда он принимал солнечные ванны?), забавная полоска растительности шириной в два дюйма спускалась у него от горла до пупка. По контрасту с ним Роберта казалась неестественно бледной. Ее молочно-белая кожа изнутри отсвечивала синевой. На Роберте был старомодный раздельный купальник: широкие шорты и лифчик с оборкой, которая свисала с него, как занавеска, оставляя открытой только узкую, всего в два дюйма, полоску кожи на ее мягком, пухлом животе. Груди у нее были большие и прыгали. Она, по-видимому, совершенно не отдавала себе отчета, насколько они открыты для обозрения. Если кто и стеснялся этого, то не она, а Ян. Он весь день был молчалив и мрачен и даже не потрудился переодеться в плавки. В шортах и в тенниске он сидел в тени, поодаль от всех, и сосредоточенно читал. Он еще раньше сказал, что ненавидит солнечные ванны, а сильно хлорированная вода в бассейне может вызвать у него обострение какой-то кожной болезни.

Джинга была в крошечном бикини цвета зеленой груши. Она была очень, почти болезненно, худа, два треугольника ткани у нее на груди напоминали пустые сморщенные мешочки. Под мышками — пышная растительность, два густых коричневых куста; крошечный кусок материи, прикрывавший ей пах, и не притязал на то, чтобы скрыть частую волосяную штриховку, расползавшуюся из-под него по животу и внутренней стороне бедер. Джингу это не заботило: по дороге к отелю она с энтузиазмом вспоминала о нудистских пляжах на Иль-де-Лерен, возле Канн, где они с Маллабаром провели несколько летних отпусков в первые годы супружеской жизни. Бикини был всего лишь символической уступкой приличиям.