Книга Любовь-нелюбовь - Анхела Бесерра

Полюбовавшись красотой обнаженной Фьяммы, Давид приступил к сотворению своей балерины. Набрасывал на нее воздушные ткани, оставляя одну грудь открытой, словно ткань упала случайно и удерживается только на кончике розового бутона. Когда его наконец все устроило, Давид подвел Фьямму к зеркалу и еще раз нежно поцеловал. Потом его губы скользнули по ее подбородку, шее, груди... Глядя на свое отражение, Фьямма впервые поняла, что красива. Она позволила Давиду возвести себя на пьедестал — ей не терпелось попробовать себя в новой роли. Скульптор из ее сна взял долото и ударил по нему молотком.

Из дома доносилась тихая музыка, приглашая Фьямму потанцевать среди замерших в нишах дворика каменных фигур. С каждым ударом молотка волнение Фьяммы нарастало. Ее охватило сильнейшее возбуждение, какая-то странная тревога. Словно она присутствовала на грандиозной церемонии, во время которой происходило одновременно разрушение и созидание, на драматическом действе, берущем за душу и побуждающем к тому, чтобы самой взять в руки молоток и долото.

Фьямма испытывала жгучее желание укрощать камень, разрушать его и подчинять себе, уничтожать его углы и видеть, как возникают на их месте женственные округлости — мягкие линии, высеченные из твердого камня. Она не хотела бы, как Давид, воссоздавать человеческое тело, точнее, не хотела бы упрощать его. Ее вдохновляла природа. Если бы она могла посвятить себя искусству! Но это было невозможно. Каждый раз, когда Давид ударял по камню, Фьямма добавляла новое обстоятельство к длинному списку тех, что препятствовали ей в осуществлении давней мечты. Она не могла бросить своих пациенток — эти женщины верили в нее и нуждались в ней, они поведали Фьямме свои горести и неудачи, доверили свои судьбы. Она надеялись, что встречи с Фьяммой помогут им обрести утраченный душевный покой. Она не могла их предать. С каждым днем Фьямма все отчетливее понимала, что ее призвание — быть скульптором, что только так она смогла бы выразить все то, что кипит у нее внутри, но жизнь так устроена, что нельзя отказываться от всего ради эфемерной мечты. И к тому же на что она стала бы жить? А что стало бы с Мартином? От размышлений Фьямму отвлек Давид — попросил ее поднять руки.

Фьямма не знала, что делать. Раньше с ней никогда такого не случалось. В свои тридцать восемь лет она готова была криком кричать и звать мать, чтобы та помогла ей или хотя бы дала добрый совет. Пришла ее очередь поведать матери о своих тревогах и сомнениях, вот только мать уже не могла услышать и понять. Внезапно Фьямма почувствовала себя беспомощной.

Давид снял ее с пьедестала и закружил в ритме греческой мелодии, что звучала в это время из динамиков, — пришло время немного отдохнуть.

Фьямма закрыла глаза и почувствовала себя счастливой, словно она снова девочка и отец, подхватив ее на руки, учит танцевать.

Под конец она выскользнула из объятий Давида и закружилась на носочках, отдавшись музыке. Скрипки пели, а Фьямма кружилась и кружилась по вымощенному плиткой дворику, и руки ее взлетали, как взлетало и ее одеяние, к самому, как ей казалось, небу. Давид схватил кусочек угля и начал торопливо делать наброски, чтобы потом воплотить их в мраморе.

Фьямма танцевала с закрытыми глазами, вспоминая школу танцев, куда ходила давным-давно — воздушные юбки, атласные туфельки и старого учителя Джованни Бринати, отбивавшего ритм тросточкой с серебряным набалдашником.

Давид отскребал с ее души прошлое, как, бывало, бабушка отскребала от противня пригоревший низ бисквита. Он знал, какие струны задеть, чтобы ее душа ответила чистым и глубоким звуком.

Фьямма подумала, что с Мартином она просто была рядом, а с Давидом жила полной жизнью.

Час шел за часом. Давид работал, а Фьямма размышляла. Один за другим отлетали от глыбы мрамора лишние куски, и одна за другой улетучивались мрачные мысли. Душа мрамора и душа Фьяммы очищались. Вспоминалось давно забытое, и забывалось совсем недавнее. Вместе с новой скульптурой, что рождалась из камня, рождалась и новая Фьямма.

Эстрелья и Анхель договорились в четверг снова встретиться в часовне Ангелов-Хранителей. Они очень давно не были там и часто вспоминали те пахнувшие ладаном тайные встречи. Священник между тем не уставал корить святого Антония за то, что любовники не появляются больше в часовне. Он даже переставил статую святого в самый дальний угол, где ее не нашел бы ни один прихожанин, даже если бы захотел. Он накинул на нее покрывало из фиолетовой ткани, какими в знак траура и скорби покрывают статуи всех святых во время процессий на Святой неделе, и убрал от нее подсвечник, чтобы никто не мог зажечь перед святым Антонием свечу. Зато святую Риту священник всячески выделял: читал обращенные к ней молитвы, украсил свежими цветами в надежде на ответную милость — у падре было предчувствие, что в этот четверг его ждет приятный сюрприз.

Эстрелья целую неделю не виделась с Анхелем: в мире происходили серьезные события, не оставлявшие ее любимому ни одной свободной минуты.

В одном из отдаленных уголков земли вот-вот могла разразиться война. Средства массовой информации должны быть в такие минуты в боевой готовности, и заместителю главного редактора газеты "Вердад" требовалось постоянно держать руку на пульсе: следовало определить, кто из журналистов будет освещать конфликт, продумать, как организовать работу, тщательно редактировать все приходящие с места событий сообщения. Нельзя было упустить ни одной мелочи, а для этого требовалась полная сосредоточенность.

Хотя Анхель звонил Эстрелье всякий раз, когда выдавалась свободная минута, она все равно скучала. Ей хотелось быть рядом с ним, она успела к нему сильно привязаться и в его отсутствие испытывала страх одиночества, который преследовал ее днем и ночью и был так силен, что Эстрелья решила посоветоваться с Фьяммой.

Она рассказала, что впадает в панику от одной мысли, что когда-нибудь ей придется расстаться с Анхелем. Чем сильнее становилась любовь, тем страшнее было Эстрелье потерять ее. Рассказывая о своей проблеме, она вдруг заметила, что Фьямма словно бы и не слушает ее, думая о чем-то своем. В последнее время Фьямма вообще очень изменилась — повеселела, похорошела, со щек не сходил румянец, а зеленые глаза сияли. И, казалось, она утратила тот интерес к отношениям Эстрельи с Анхелем, который был у нее раньше. Она почти не давала советов: просто слушала, не задавая никаких вопросов. Лишь иногда произносила какую-нибудь ничего не значащую фразу — соглашалась с Эстрельей в чем-то или побуждала ее рассказывать дальше — и снова погружалась в задумчивое молчание. Эстрелья не осмеливалась спросить о причинах всех этих перемен: хотя у них с Фьяммой были теплые отношения, та все же была врачом, а Эстрелья пациенткой. Однако что-то с ней явно произошло. Иногда у Эстрельи возникало даже ощущение, что, давая ей советы, Фьямма словно обращалась к себе самой. Однажды, когда Эстрелья рассказывала о своих страхах, Фьямма сказала ей, что нужно жить настоящим, нужно стараться получить от него все, и пусть жизнь сама подскажет, как быть дальше.

Фьямма часто повторяла это. Но страхи Эстрельи не проходили, она ни за что не хотела потерять Анхеля. Фьямма говорила еще, что нужно быть осторожнее: желание может стать опасным, если превратится в цель. Но нельзя же перестать желать! Эстрелья хотела быть рядом с Анхелем двадцать четыре часа в сутки. Хотела, чтобы он звонил ей каждую минуту. Чтобы ласкал ее не переставая. Чтобы ее желания стали его желаниями. Чтобы он захотел развестись и жениться на ней. Чтобы всегда желал ее. Чтобы спал с ней в одной постели. Чтобы просыпался вместе с ней. И чтобы все се желания исполнились...