Книга Любовь-нелюбовь - Анхела Бесерра
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Фьямма попросила Ренунсьясьон объяснить, как именно все произошло, и та начала говорить, боясь упустить даже малейшую деталь. Она была убеждена, что у нее в груди огромная дыра, которую видит каждый. Рассказывая, бедная женщина все время старалась успокоить себя, потому что как только она начинала вспоминать, дыра у нее в груди начинала расти.
Муж Ренунсьясьон, врач, обманул ее, сказав, что уезжает в командировку — на семинар по превентивной медицине. Она, воспользовавшись случаем, гут же позвонила любовнику, и когда они были уже в постели, в самый ответственный момент послышался скрип открываемой двери — это возвращался домой муж, который никуда и не думал уезжать. Застигнутая врасплох, Ренунсьясьон едва успела спрятать голого друга за стоявший в углу спальни небольшой комод на высоких ножках. Муж заглянул в спальню, и, на беду, с того места, где он стоял, комод полностью отражался в висевшем напротив двери зеркале, и ноги любовника в полосатых носках были прекрасно видны. Заметив это, женщина впала в шок, отчего на нее напал смех, такой сильный, что из горла ее вырвался большой белый пузырь, у которого, казалось, были маленькие крылья. Муж подумал, что смех жены вызван радостью в связи с его неожиданным возвращенем, и все подозрения в ее неверности рассеялись как дым. А из нее в то время, пока она инсценировала приступ кашля, чтобы заглушить лай своего любимца чихуахуа, который справлял малую нужду прямо на носки (собачка приняла их за ножки комода) любовника, стоически переносившего это испытание, вылетала душа.
Пока Ренунсьясьон говорила, Фьямме передался ее страх. В мозгу ее начали возникать картины одна ужаснее другой. К ним примешивались те мысли, что мучили ее накануне ночью, и в конце концов нервы Фьяммы совсем сдали.
Впервые за все годы работы ей предстояло сказать пациентке, что она не сможет ей помочь — она сама находилась в том же положении и не могла найти выхода. Фьямма позвонила коллеге и, сославшись на то, что очень загружена, передала ему пациентку (дослушав сначала ее историю, которая закончилась тем, что любовник сбежал, преследуемый заливисто лаявшей собачонкой).
Фьямме только этого не хватало — выслушивать истории о супружеской неверности, когда она сама изменила мужу. Как ни старалась, она не могла сосредоточиться на работе.
Когда она шла в тренажерный зал, ее догнала голубка Аппассионата, к лапке которой была привязана записка. Давид сообщал, что будет ждать Фьямму вечером у себя. В самых нежных выражениях Давид умолял ее прийти: он хотел, чтобы Фьямма позировала ему для новой скульптуры.
В то утро Давиду повезло найти в каменоломне огромную глыбу мрамора, и ему пришла мысль высечь из него фигуру, не делая предварительно никаких набросков.
Его приводила в восторг мысль о том, что он будет вонзать в мрамор резец и долото, а Фьямма будет позировать ему. Этим старинным методом он овладел много лет назад в Пьетрасанте, но потом отошел от него, предпочитая сначала лепить модель из глины, затем отливать в гипсе и лишь потом копировать в камне. Этот последний этап он часто даже поручал помощникам. И все-таки Давида всегда прельщала возможность работать с камнем напрямую. Ему казалось, что созданная таким способом скульптура несет в себе огромную внутреннюю силу, мощный эмоциональный заряд с первой минуты работы над ней и до последней. Отсекать кусочки камня с помощью долота и молотка означало каждый раз иметь только одну возможность — потом уже ничего нельзя будет изменить или исправить. Это не то что мягкая и податливая глина. Камень — это коварный аристократ, а глина — добродушная селянка.
Давида восхищали художники, подобные Модильяни, Бранкусси, Липшицу и Эпштейну, которые, в то время как большинство следовало легкой моде, пошли против всех и бились за то, чтобы воззвать из небытия старую, истинную технику. И заставляла их делать это революционная сила - любовь. У самого Давида такого мотива прежде никогда не было. И вот наконец он появился. Рядом с Фьяммой он в полной мере ощущал себя скульптором. И чувствовал огромную потребность выразить себя в камне, воплотить в нем свои желания. Работа, которая всегда была его жизнью, теперь стала еще и средством достижения любви. Он изменился, и его творения тоже должны будут измениться — возможно, станут менее отточенными, зато, без сомнения, более драматичными и берущими за душу. Уже сама мысль об этом приносила ему эстетическое наслаждение. Фьямма создаст из него нового скульптора. Вот почему он так торопился начать, вот почему умолял ее прийти как можно скорее.
Фьямма задумалась, держа в руках записку. Предложение было очень соблазнительное. Как от него отказаться, особенно после того, что она пережила накануне. Но было одно препятствие — на этот день записано очень много пациенток. Фьямма немного подумала (времени у нее было мало — голубка нетерпеливо ожидала ее ответа), села на скамью и на первом попавшемся клочке бумаги написала, что прийти не сможет. Потом посмотрела на Апассионату и решительно зачеркнула написанное. У нее закружилась голова от воспоминаний. Нет, она пойдет к Давиду. Сошлется на внезапное недомогание и отменит прием. Она писала заглавными буквами: "ДА", — а в сердце ее расцветал огромный цветок, каждый лепесток которого был одним большим "ДА-А-А!!!!" Она не могла не пойти на это свидание. Сердце сладко щемило. Фьямма позвонила секретарше, которая все еще была на рабочем месте, сказала, что неожиданно почувствовала себя плохо ("Наверняка подцепила какой-нибудь вирус, которых в эти дни над Гармендией летает множество"), и попросила предупредить всех, кто был записан на послеобеденные часы, что приема не будет.
Она не пошла сразу к тренажерам, а решила сначала проплыть бассейн пятьдесят раз, чтобы усталость помогла ей избавиться от мыслей о предстоящем свидании, — мысли эти уже настолько завладели ею, что ни о чем другом Фьямма не могла думать. Она даже не стала дожидаться, пока зазвонят колокола, возвещая, что уже три часа. Ноги сами несли по безлюдным улицам, залитым беспощадным послеобеденным солнцем, которое жгло ей голову и плавило асфальт, пахнувший гудроном и рыбным супом, — наверное, в тот день у многих жителей города на обед было именно это блюдо. Придя в фиолетовый дом, она увидела во дворике огромную глыбу мрамора, занимавшую почти все свободное пространство. Давид сооружал вокруг нее гигантские леса. Напротив глыбы был приготовлен широкий пьедестал для Фьяммы.
Давид легко соскользнул на землю, подбежал к Фьямме, радостно обнял ее и поцеловал в губы. Потом сказал, что приготовил для нее тончайшую ткань, которая нежно окутывает тело и спадает красивыми складками. Он попросил Фьямму снять одежду и одеться, как одевалась Айседора Дункан, когда танцевала на сцене. Он хотел высечь складки ткани так, чтобы они казались прозрачными, чтобы сквозь них как бы просвечивало тело. Хотел запечатлеть ее босые ступни, словно отталкивающиеся от камня, изобразить рождение новой Фьяммы, которая будет жить не только в мраморе, но, пробудившись от летаргического сна, и в реальной жизни.
Давид начал раздевать ее, и Фьямма подчинилась его рукам. Сняв с нее блузку, он начал нежно целовать ее грудь, но заставил себя остановиться: не мог отступить от намеченного на этот день плана. Таким уж был Давид Пьедра: он привык все заранее планировать и четко распределять свое время, был дисциплинирован и педантичен. Так как скульптура давно стала главным делом в его жизни, он научился быть очень требовательным к себе и не отступать от намеченной цели. Эти качества помогли ему добиться большого успеха, но они же отдалили от него окружающих. Он всего себя отдавал камню, работа заслонила от него реальную жизнь. Он казался холодным мизантропом, хотя у него была нежная и отзывчивая душа. Лицо его, несколько угловатое, но с правильными чертами, было похожим на лица греческих статуй, волосы всегда были взъерошены, а глаза скрывались за лесом длинных отточенных копий, которые пронзали душу насквозь.