Книга Крест любви. Евангелие от Магдалины - Мариан Фредрикссон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Если бы снаружи ждала целая римская когорта, Марию не испугало бы даже это. Она нагнулась и вышла на свет. Там стоял человек. Она смотрела на него против солнца и была почти ослеплена светом, который причинял боль глазам, привыкшим к темноте. «Это один из садовников Иосифа», – подумала женщина.
Вдруг он спросил:
– Почему ты плачешь?
Мария попыталась проглотить подкативший к горлу комок.
– Если ты забрал моего Господа, скажи, куда положил Его, и я Его заберу.
Человек ответил:
– Мария.
В тот же миг она узнала голос, мягкий голос, который она любила. Знание пронзило ее, потрясло, она ощутила, как ясность и сила наполняют тело, как возвращаются разум и чувства.
Подул ветер и поднял в воздух пыль и листья. Черты Его лица стали расплываться, но голос оставался ясным, в нем звучали нотки смеха.
– Иди, Мария. Поспеши и скажи моим ученикам идти в Галилею. Там они увидят воскресшего.
Обе женщины побежали, но у стены им пришлось сбавить шаг, чтобы перевести дух. Саломея сказала:
– Но где же нам их найти? Их не было с нами все это нелегкое время.
Мария Магдалина улыбнулась:
– Иисус знал. Мы пойдем в дом человека с кувшином.
Мария была права. В большом зале сидели они все, окаменевшие от горя и бессилия. Конечно, никто не хотел ей верить, но Петр все же поднялся и отправился к пустому гробу.
Мария Магдалина сидела в своем доме в Антиохии и переносила воспоминания на папирус. Она не переставала работать вот уже два дня, и Леонидас был обеспокоен ее усталостью, болями в животе и бледностью. Во второй половине дня пришли Петр и Павел, они хотели попрощаться перед долгой поездкой в Фессалоники.
Мария почувствовала облегчение.
– Я напишу вам все, что смогу вспомнить о Воскресении, – заверила их она.
Павел выглядел довольным, Симон Петр заключил Марию в свои медвежьи объятия и поблагодарил. Все трое одновременно произнесли, что скоро увидятся.
Леонидас проводил их к воротам. Вернувшись, он обнаружил, что лицо Марии порозовело и плечи развернулись. Он рассказал, что только что закончил погрузку на корабль, который должен был отплыть в Коринф.
– Ты ведь хотела поехать туда? – добавил он.
Мария улыбнулась, и ее «да» было искренним и светлым.
Уже в конце недели они должны были отправляться. У Марии было совсем мало времени для того, чтобы написать Павлу письмо. «Ничего страшного, – решила Мария, – напишу коротко и по делу – о том, что увидела и пережила тогда».
– Знаешь, ходят слухи о том, что в гробнице ты видела ангела, – сказал Леонидас.
– Нет, я о таком еще не слышала. Я напишу, что это не так. Еще я избавлю их от рассказа о том, как на Голгофе меня словно расщепило надвое. И о своем безумии, о поисках Иисуса в Галилее я тоже умолчу.
– Правильно, ничего личного.
– Обещаю.
Письмо все же вышло длинным, Мария тщательно и объективно описала каждую деталь. Она дополнила письмо постскриптумом:
«Ты знаешь, что я встретилась с Ним еще раз. Это было видение. То, что Он тогда сказал, ты уже слышал: "Не делайте законов…"».
Утром в пятницу корабль покинул Селевкию, парус наполнился ветром, а сердце Марии – новой радостью.
Дул попутный восточный ветер, и тяжело груженный корабль словно в танце порхал над волнами, ветер пел в парусах, и волны разбивались о борт. Но когда корабль вошел в Пелопоннес и лег на курс к северу, внезапно установилась торжественная тишина – на мгновение. Потом, когда люди у кормила вложили все свои силы в поворот руля, затрещала гигантская мачта. Моряки напряглись изо всех сил, и парус постепенно наполнился легким бризом, дувшим с правого борта. Леонидас, поглядев на воду, сказал:
– Эгейское море всегда заставляет меня вспомнить о твоих глазах.
– Ну уж нет, такими голубыми глаза не бывают.
Мария хорошо отдохнула во время пути, подолгу отсыпалась по утрам и не тратила время на размышления.
Однажды Леонидас рано разбудил жену:
– Вставай, соня, посмотришь на пристань Кенхреи.
Она быстро оделась. За пирсом по берегам вытянутой бухты расположился порт с длинными складами и амбарами. В толпе у причала ждала Эфросин. Скоро они должны были встретиться, и только теперь, когда корабль с подветренной стороны подошел к пирсу, Мария поняла, как сильно тосковала по приемной матери. Вскоре они увидели гречанку. Она стояла посреди галдящего причала, рядом с ней была лошадь и повозка. На дрожках сидел Сетоний. Мария смахнула слезу.
Было тепло, но не жарко, дул прохладный морской ветер. Эфросин ступила на борт, и они, как обычно, встали, держась за руки и внимательно изучая лица друг друга. Наконец Эфросин произнесла:
– Ты изменилась.
– Я многое должна рассказать. А ты такая, как прежде. Не стареешь.
– Конечно. Когда я поняла, что почти состарилась, то решила это прекратить.
В следующий миг появился Леонидас. Он был единственным, не проявившим никакого уважения к женщине, и просто схватил ее и обнял так крепко, что захрустели ребра. И заболело сердце.
– Дети мои, – сказала она и поспешно добавила: – Не будем чересчур сентиментальными. – Нет, конечно, – заверил ее Леонидас. – Нет времени, многое нужно уладить.
Он разыскал портовую контору и по обыкновению, разбираясь с таможенными документами, заплатил чиновнику. Уже через час началась разгрузка шелка, который отправлялся в Коринф – то была примерно третья часть всего груза. Остальное должно было отбыть в Остию уже на следующий день.
– Но ты ведь успеешь поужинать у меня?
– Конечно, успею. Я уеду ненадолго и через несколько недель вернусь за Марией.
Увидев тень на лице Марии, он добавил:
– Если она, конечно, не захочет остаться.
Мария смущенно покачала головой.
На пристани Мария не раздумывая бросилась в объятия Сетония. Он состарился и выглядел седовласым мудрецом. «Это правда, таким он и был», – вспоминала Мария. Они ехали по новому городу, мимо внушительных руин храмов старого Коринфа – города, сожженного и разграбленного римлянами.
Как и должно было быть, дом Эфросин был красивым, устроившись на склоне невысокой горы возле Коринфской бухты. Путешественники выпили вина на террасе, а потом любовались морем, слушая шум прибоя, разбивающегося о камни причала. После ужина Леонидасу пора было уезжать. Эфросин вновь оказалась в медвежьих объятиях, но Марию он обнимал долго и неясно. Они не смотрели друг на друга, тяжелые веки грека были опущены.
