Книга В паутине греха - Сара Сил

— Я ухожу от Мэриан сразу же, как только она найдет мне замену, — вдруг заявила она.

— Да? — сказал он, но, похоже, не особенно удивился, а когда она пошла по тропинке к дому впереди него, вдруг спросил: — По-моему, я видел на вас это платье раньше? Теперь вспомнил: оно было на вас, когда вы отправились на поиски своего старого дома и были не в восторге от того, что обнаружили в нем нового владельца.

— Неправда! Я просто была удивлена, всякий бы на моем месте удивился, и вы были очень добры, когда я к вам вломилась, точнее, это был бедняга Флайт, он загнал курицу на вашу клумбу. — Ее голос слегка задрожал, когда она вспомнила о собаке в самом расцвете сил, а Макс провел ее в маленькую комнатку за кухней, которую использовал под амбулаторию, и строго велел сесть и не болтать, пока он не закончит работу.

Эмма сидела молча, пока он быстро и умело выполнял все манипуляции, явно обиженная его предположением, что она может устроить ему сцену. Было немного больно, потому что рана зажила довольно быстро, а швы оставались в теле чересчур долго. Он вытер маленькое пятнышко крови и вдруг наклонился и дотронулся до шрама губами.

— Зачем вы это сделали? — спросила она, но если и рассчитывала услышать в ответ что-то романтичное, то была разочарована.

— Безотказная примета еще с детства: «Поцелуй — и станет легче», — сказал он, улыбаясь, и пригласил ее в дом выпить стаканчик шерри.

— Так вы считаете, что я еще ребенок, Макс? — спросила она, глядя на него поверх бокала грустными, несчастными глазами, а он вдруг отбросил свою обычную небрежно заинтересованную манеру, словно специально дожидался подходящего случая.

— Нет, Эмма, не считаю, хотя вы очень старательно пытаетесь убедить меня в обратном… Ваши колючки и зазнайство, все эти нелепые идеи о своем служебном положении; вас кидает то в жар, то в холод, вы неверно истолковываете поведение людей и ведете себя так, как это никогда не пришло бы в голову взрослому человеку.

— Ну, знаете! — выдохнула Эмма. — В конце-то концов! Это же вы швыряете меня то вверх, то вниз так, что я уже не знаю, на каком я свете, а потом меня же и обвиняете в том, что я неправильно истолковываю… что-то там!

Он откинулся на спинку стула и пристально смотрел на нее, а улыбка сначала медленно коснулась его рта, а потом наконец засветилась в его глазах.

— Да, наверное… наверное, я тоже был чуточку, слеп. Я не привык к методам защиты очень молоденьких девушек, точно так же как вы были не в состоянии распознать обыкновенную ревность, столкнувшись с ней однажды! — сказал он. — Мое не слишком примерное поведение тогда, в машине, могло бы показать вам, что я не такой уж стойкий или неприступный и что я вообще не похож на тот образ, который вы себе нарисовали.

— Ну, я, конечно, видела, что вы чем-то огорчены, но думала, что это из-за Мэриан и вы просто пытаетесь на мне отыграться.

— Мэриан? Так вы не поверили, когда я сказал, что приехал на эту проклятую выставку только из-за вас? Вы так отчетливо дали понять, что предпочитаете чье угодно общество моему, не считая того, может быть, маленького эпизода, когда рухнул шатер, что я, к сожалению, утратил и разум и осмотрительность. Видите ли, я льстил себя мыслью, что на мое ухаживание вы отвечаете взаимностью, но, когда вы обвинили меня в том, что я ничем не лучше других мужчин, строивших планы относительно кажущихся им доступными девушек, я испытал потрясение.

— Ухаживания? — как эхо, повторила Эмма.

— Хорошее старое слово, хотя, возможно, и немодное. Как иначе определить это состояние надежды и ожидания? — сказал он, но Эмма теперь стала слишком осторожной, чтобы верить в чудеса, как бы этого ни хотелось, и ответила, стараясь говорить спокойно:

— Не знаю. По дороге на выставку Мэриан предупреждала, что у меня могли возникнуть ошибочные идеи. Она указала на то, что, если мелким знакам внимания придавать слишком большое значение, могут возникнуть досадные недоразумения, и напомнила мне о том, с какой легкостью глупенькие молоденькие девчонки теряют голову.

— А если это перевести на нормальный язык?

— Это значит, что она сказала, будто я вас преследую, завлекаю, если можно так выразиться, и что я не первая, впрочем, в последнем я и сама уверена, — выпалила Эмма, снова становясь самой собой, и добавила, снова переходя в оборону: — Извините, что я вас расстроила, мистер Грейнджер, но я и не знала, что вы станете жаловаться.

— Ради всего святого! — воскликнул он, вскакивая со стула и рывком поставив на ноги и ее. — Неужели мы опять начинаем все сначала? Мистер Грейнджер, черт побери! И какого черта вы имели в виду, когда сказали, что я жалуюсь? Неужели вы до сих пор не уразумели, что я пытаюсь сделать вам предложение, идиотка вы этакая? Что вы хотите, чтобы я сделал? Мне что, упасть на колени и просить прощения за то, что я подвел вас с собакой? Вы этого хотите?

— Нет, не сейчас, — в смущении ответила она, во-первых, потому, что не была уверена в том, что поняла его правильно, а во-вторых, потому, что даже не сознавала, насколько устала от треволнений прошедших дней. Ей так хотелось поплакать, хотелось, чтобы ее утешили, хотелось забыть все свои переживания, хотелось, чтобы он хоть как-то искупил свою вину.

— Я должна извиниться за свое вчерашнее поведение, Макс, — сказала она. — Мне не следовало так говорить, вы просто выполняли свою работу, но я была так уверена, понимаете… не важно, все равно извините. Я, наверное, вас обидела.

— Да, вы меня обидели своими необоснованными намеками, но это, я полагаю, вполне объяснимо. А вот за что вам следовало бы извиниться, так это за недостаток доверия, — сказал он, а Эмма, вновь задетая за живое, с горечью ответила:

— Дело не в том, что я не доверяла, а в том, что я поняла, что обманулась, и это было как пощечина.

В его глазах внезапно вспыхнули нежность и терпение.

— Нам всем достается время от времени, — мягко сказал он, и в глубине его глаз сверкнул слабый огонек. — Ну а теперь, может быть, перестанете задирать нос, мисс Клей? А не то, предупреждаю вас, я готов сам сбить с вас спесь, если вы будете говорить глупости.

Эмма заплакала, отчасти от беззащитности, отчасти оттого, что на этот раз выражение его лица было совершенно понятным, а он обнял ее, бормоча что-то успокоительное.

— Не такой уж я непроницаемый, как видите, — сказал он мягко, когда она обвила руками его шею, — совсем не непроницаемый, когда дело доходит до того, чтобы влюбиться в том возрасте, когда человек давно уже должен был бы устроить свою жизнь… Ваш старый дом с радостью примет вас обратно, Эмма Пенелопа, а я, после долгого сражения, получу наконец свою награду, если вы меня не отвергнете…

Сеттер нетерпеливо залаял в вольере, и она, словно проснувшись, сказала, поднимая голову с плеча Макса:

— Можно Расти войдет? Он вряд ли захочет признать во мне хозяйку, если его запирать где-нибудь вдалеке.

— Снова хотите отдать свое нежное сердечко первой же встречной собаке? Предупреждаю, я не разделяю вашей любви к Расти, так что умерьте ваши порывы. Я пойду впущу этого типа.