Книга Жена-22 - Мелани Гидеон

Кажд вечер. У нее или у меня. В основном у меня, т. к. Джефф все еще живет у нее. Лузер.

Ой, па – так за тебя рада.

А я – за тебя. Счастлива замужем столько лет. Очень горжусь. Все вроде бы у нас сложилось нормально, но сделай одолжение – съешь кружок “Бри” сегодня же. Боюсь ты свалишься. Ты у меня нежный цветок.

57

Джон Йоссариан

Прямоту никто не ценит.

23 минуты назад

О’кей, меня беспокоит, что я становлюсь для вас проблемой, Исследователь-101.

Каким это образом, Же на-22?

Я недостаточно вас обижаю.

Не могу с этим не согласиться.

Хорошо. Постараюсь впредь говорить вам больше неприятных вещей, потому что, если верить antonym.com, удовольствие – антоним обиды, а я бы не хотела невольно доставлять вам удовольствие.

Никто не несет ответственность за то, как его воспринимают.

В мои намерения никогда не входило доставлять вам удовольствие.

Это вы так понимаете прямоту, Жена-22?

Знаете, это странно. То, как наша беседа течет и течет. Как река. Мы просто прыгаем в нее и уходим под воду. А когда выныриваем, может случиться, что мы в нескольких милях от того места, на котором остановились в прошлый раз, но это не имеет значения. Это все равно та же река. Я хлопаю вас по плечу. Вы оборачиваетесь. Вы окликаете меня. Я отвечаю.

Очень жаль, что вы потеряли фамильное кольцо. Видимо, это была глубокая травма. Вы так никогда и не открыли отцу правду?

Нет, и всегда об этом жалела.

Почему бы не рассказать ему сейчас?

Прошло слишком много лет. Какой смысл? Он только расстроится.

Знаете ли вы, что если верить synonym.net , проблема – это трудная ситуация, требующая разрешения.

А это вы так понимаете прямоту, Исследователь-101?

Пообщавшись с вами несколько недель, могу с уверенностью сказать, что вы, Жена-22, нуждаетесь в разрешении.

Не могу с этим не согласиться.

Могу также сказать (уже с меньшей уверенностью – из опасения вас оттолкнуть), что мне бы хотелось стать тем, кто вас разрешит.

58

64. Первые три месяца, пока я была беременна Зои, я чувствовала себя прескверно, но довольно успешно это скрывала. Из-за утренней рвоты я потеряла пять фунтов, поэтому никто в театре не замечал, что я беременна – конечно, за исключением Банни: ей стоило всего раз просканировать меня взглядом, как она тут же разгадала мой секрет. Прежде мы встречались с ней лишь однажды, в Бостоне, когда она вышла на меня, чтобы сообщить невероятную новость: “Барменша” выиграла конкурс. Первым делом она сказала, что, хоть моя рукопись и победила, над ней еще нужно работать. Она спросила, готова ли я кое-что переписать. Я сказала: да, конечно, полагая, что речь идет о какой-то незначительной правке.

Сентябрьским полднем я приехала в Блю-Хилл. Последние несколько недель были не из легких. Уильям не хотел, чтобы я ехала – ни в коем случае, раз мне так плохо. Мы поругались во время завтрака, и я выбежала вон, обвинив его в попытке саботировать мою карьеру. Во время поездки я ужасно себя чувствовала, но теперь, стоя в дверях и глядя сверху вниз на сцену, ощутила приятное головокружение. Вот оно, наконец-то. Сейчас начнется моя жизнь настоящего драматурга. В Блю-Хилл пахло в точности так, как должно пахнуть в театре: нотки пыли и бумаги поверх аромата попкорна и дешевого вина. Прижав к груди рукопись, я пошла по проходу навстречу Банни.

– Элис! Да ты беременна, – сказала она. – Поздравляю! Есть хочешь? – Она протянула мне коробку с шоколадными мини-кексами “Литтл Дебби”.

– Как ты узнала? У меня всего двенадцать недель. Еще ничего не заметно.

– Твой нос. Он опух.

– Да? – спросила я, ощупывая нос.

– Не сильно. Самую капельку. Случается почти со всеми, но многие не замечают, потому что мембраны набухают в течение беременности, но не все одновременно.

– Вот что, я буду очень признательна, если ты никому не…

Приторно-сладкий запах из открытой коробки с кексами достиг моих ноздрей, и я поспешила зажать рот.

– В холл, а потом направо, – деловито проинструктировала меня Банни, и я понеслась в туалет.

Те недели репетиций были очень напряженными. День за днем я сидела рядом с Банни в полутемном театре, выслушивая ее наставления. Вначале большая часть ее предложений сводилась к тому, что я должна избегать клише. “Я просто этому не верю, Элис, – часто говорила она о какой-то сцене. – В реальной жизни люди так не говорят”. Когда начались репетиции, она стала жестче и настойчивее, потому что для нее было очевидно, что что-то все равно не так. Она заставляла меня искать нюансы и оттенки, которых, по ее мнению, недоставало героям. Но я не соглашалась. Мне казалось, что я уже достигла нужной глубины – Банни просто ее еще не видит.

За неделю до премьеры уволился ведущий актер. Первая репетиция в костюмах обернулась катастрофой. Вторая была лишь немногим лучше и, наконец, едва ли не в последний момент я вдруг увидела “Барменшу” глазами Банни и ужаснулась. Она была права. Пьеса была карикатурной. Гладкая сверкающая поверхность, под которой не скрывалось почти ничего. Все равно что занавес без сцены.

Но было уже поздно что-либо менять. Я должна была пустить пьесу в свободное плавание. Она или поймает попутный ветер, или пойдет ко дну.

Премьера прошла хорошо. Театр был полон. Я молилась, чтобы каким-нибудь чудом в этот вечер все сошлось и, судя по энтузиазму публики, так и случилось. Уильям все время был рядом. У меня уже торчал маленький животик, который пробудил в нем инстинкт защитника; его рука постоянно лежала у меня на талии. На следующее утро вышла восторженная рецензия в “Портланд пресс геральд”. Вся труппа на радостях отправилась развлекаться на судне для ловли омаров. Некоторые напились. Других (меня) тошнило. Никто из нас не подозревал, что это был единственный светлый момент в жизни “Барменши”, но разве кто-нибудь когда-нибудь думает, что волшебство может закончиться, когда оно только начинается?

Я не хочу сказать, что Уильям радовался, что пьеса провалилась, но он был счастлив, что я дома и готовлюсь к появлению на свет ребенка. Он не опустился до “я тебе говорил”, но всякий раз, когда Банни пересылала мне очередную рецензию (а она не из тех режиссеров, кто игнорирует рецензии, наоборот, ее принцип – “получаешь достаточно плохих рецензий – вырабатываешь иммунитет”), на его лице появлялось мрачное выражение, в котором мне виделось лишь одно: замешательство. Каким-то образом мой публичный провал стал его провалом. Ему не пришлось советовать мне больше не писать пьес; я и сама пришла к такому решению. Я убедила себя, что беременность можно сравнить с пьесой в трех актах: начало, середина и конец. По сути, я сама была живой пьесой, и на тот момент мне этого было достаточно.