Книга Культя - Нил Гриффитс

— Из машины вылазить?

— Вылазь из машины, бля. Вон лавочка. Поди туда и купи мне чего-нибудь, бля, чтоб я успокоился. Ты меня завел, бля, ты теперь и успокаивай. Ну давай, вылазь, козел. Вали нахер.

— А чего…

Одним рывком Даррен открывает дверь с Алистеровой стороны, выпихивает его и снова захлопывает дверь. Краем левого глаза он видит, как Алистер за окном поднимается, стоит секунду или две, потом движется прочь, потирая локоть, в мини-маркет, и сияющий проем двери словно втягивает его худую фигуру в спортивном костюме.

Теперь Даррен не видит ничего, кроме отражения уличных фонарей в глянцевом покрытии приборной доски. Он собирает взгляд на одном светящемся пятнышке, матовом оранжевом отражении, оно становится четче у него в глазу, ярче. Ослепляет, словно небольшое солнце или луч прожектора-искателя, в который Даррен плюет слова.

— Идиотское дело, бля. Идиотская машина, бля. Алистер — дебил, бля. Томми Магуайр, бля. Какой-нибудь козел мне за все это заплатит, бля.

Яркое пятно отраженного света почти поет. Почти потрескивает, будто гневные слова, что бормочет Даррен, поджариваются на палящем солнце пустыни.

— Верно те грю, какой-нибудь мудак за это заплатит. Я не для этого дерьма создан, я выше всего этого, бля. Алистер, болван чертов, сраная машина. Жирный козел Томми Магуайр. Ей-бо, не вру, братан, какой-нибудь козел заплатит за это. Как только, так сразу, бля. Получит по полной. Я уж покажу этому козлу. Кто-нибудь у меня огребет. Зуб даю, бля. Я уж устрою, бля…

Кусочек темноты проползает по яркому пятнышку. Даррен фокусирует взгляд, узнает очертания: муха-качок.

— Ого, привет, козел летучий. Как приятно вас видеть.

Овод ползет лениво, перегруженный своим кровяным обедом, и Даррен ловит его за крылья и подносит, бьющегося, к лицу. Машущие ножки, фасетчатые глаза, серо-полосатое тело. Переставая ухмыляться, Даррен сжимает сильнее, глядит, как ножки бьются еще отчаяннее, потом просто подносит овода к приборной доске и давит. Что-то слабо лопается у него на пальцах, теплая капля его собственной крови возвращается к нему, украденная, а ныне отвоеванная обратно. Он снимает раздавленную муху со стекла большим пальцем, потом вытирает этот палец об сиденье, еще теплое от Алистерова зада.

— Все равно какой-нибудь мудак мне за все это заплатит. Зуб даю, бля. Как только, так сразу, бля.

Возвращается Алистер, кладет себе на колени набитый пакет из мини-маркета. Даррен трогается с места, делает разворот и направляется обратно в город.

— Давай попробуем хоть этого заику найти. Глянем быстренько, а потом сразу домой. Чё ты мне принес?

Алистер открывает пакет и глядит внутрь.

— Пакет чипсов.

— Каких?

— «Гигантский Жевун».

— Вкус какой?

— Острые.

Кивок.

— Еще что?

— Пирожок с мясом. Пакет печенья с начинкой. Бутер — кажись, с ветчиной. Яйцо по-шотландски[46], банку газировки, батончик «Марс».

— Давай сюда яйцо и воду. Да открой их, слышь? Я машину веду.

Алистер открывает. Назад в город, назад на Трефечанский мост. Даррен что-то бормочет с полным ртом, и сухарная крошка летит у него изо рта, словно слюна его обратилась в песок.

— Да гляди в оба, бля.

Алистер глядит.

— А то я те зенки гвоздями прибью.

— Хорошо, хорошо.

Дома

Знаете чего, я должен признаться — жить без одной руки очень херово. Иногда ее жуть как не хватает; например, когда надо нести покупки, или в душе моешься, или улыбаешься хорошенькой девушке, она улыбается в ответ, потом переводит взгляд тебе на плечи — и улыбка гаснет или превращается в гримасу. Жалость или отвращение — то и другое невыносимо. Или когда стоишь ночью на берегу моря, ветер переходит в бурю, ты стоишь в этом ветре, хочешь слиться с бурей, протягиваешь руки, чтоб обнять ее, типа, ну и делаешь ето как можешь, а выходит что-то перекособоченное, бля, неуравновешенное, одна сторона усеченная, обрубленная, тупая. Или когда непроизвольно поднимаешь руки, например, машешь, чтоб позвать кого-то, или когда Стиви Джеррард[47]делает рывок с середины поля и забивает потрясающий гол с тридцати ярдов, и твои руки сами вскидываются, ты смотришь етот матч по «Скаю» на группе или в хижине Перри, по антенне-тарелке, которую он выудил на свалке, и руки сами летят вверх, вскакиваешь со стула, и вот опять стоишь такой, весь перекошенный. Как дурак. Хреново бывает без одной руки. Бывает неловко, бывает унизительно, и чувствуешь себя ужасно неприспособленным к этому миру. Мне бы хотелось, чтоб у меня было две руки. Честно.

Все больше фонарей зажигается, а я иду по Пен-ир-Ангору, ветер с моря несет запах океана и крики чаек. Дождь весь день кое-как удерживался, но сейчас хлынет, я чувствую. Даже по запаху. Черные большие тучи никуда не делись, только стали серые, темно-серые, и пара звезд сквозь них пробивается, а сами тучи все жиреют, тяжелеют, совсем набухли, сейчас прорвутся. Плечо мое ноет уже совсем пронзительно, из-за тяжелой сумки, типа, и обрубок левой руки — тоже, потому что с той стороны подмышкой зажат протез, но я стискиваю зубы, игнорирую все эти жалобы, прохожу мимо яхт-клуба, мимо тропы, ведущей наверх на Пен Динас, где живет одноглазый лис, мимо дота времен Второй мировой, и вот я у двери своего дома, вот оно, слава богу, наконец-то я дома.

Ставлю сумку, чувствую, как расслабляются мышцы плеча. Достаю ключ, открываю дверь, вешаю ключ на крючок, подбираю сумку, закрываю дверь задницей. У себя дома я теперь. Цел и невредим.

Но замерз. Холодрыга, бля. Иду в гостиную, ставлю сумку с продуктами на диван, приподымаю культю, роняя протез на пол, включаю свет кое-где и телик, задергиваю занавески, врубаю газовый камин. Сажусь на корточки, потереть ладони друг об друга перед язычками пламени и тут вспоминаю, что как раз етого-то я сделать и не могу. Даже етого не могу. Понимаете, что я хочу сказать? Херово жить с одной рукой.

Покупки — в кухню, вываливаю на кухонный стол. Выуживаю из кучи сельдерей, отламываю зубами один черешок, включаю наружный фонарь и выхожу в сад.

— Чарли… поди сюда, малыш… поди, я те сельдерея принес…

Что-то не так. Что-то очень сильно не так, бля. Дверца загончика открыта и болтается, скрипя на ветру. Мускусный запах лиса, и еще другой запах, вроде бы мяса и дерьма, и какая-то недвижная кучка лежит на краю капустной грядки, а сегодня утром не было. Даже две кучки.

О черт.

Так сильно разит лисом. Почти что вкус его на языке, бля. Должно быть, убил только что, запах не успел рассеяться. И всюду пометил, чтоб все знали, что это он совершил, поставил остропахнущую подпись под кровью и убийством.