Книга Девочка на шаре - Марина Друбецкая

Толпа плескалась все громче. Эйсбара приветствовали, удивлялись, кланялись, пожимали руку, кто-то понимающе подмигивал — но чему именно? — подмигивания сменялись анекдотами, новыми возгласами. Открылись двери в зал, и, прежде чем публика хлынула туда, появился сам синеглазый Мастер. Эйсбар хотел было подойти к Мейерхольду, но почувствовал, что оставаться на спектакль нет сил. В нем текли грязные воды Ганга, подталкиваемые и останавливаемые монтажными стыками, которые то и дело возникали в его голове, отбивая ритм невидимой жизни. Что смотреть на чужой спектакль, если свой кипит!

На студии тоже не удалось выяснить, кто и когда мог иметь доступ к его материалам по «Защите…». Все пеняли на переезд, перевоз коробок, неразбериху с ремонтом. Викентий обиделся, предположив, что тень подозрения падает на него, и попытался уволиться. Пришлось перед ним извиняться. Викентий гундосил, сморкался, собирал вещички, писал инструкции тому, кто придет ему на смену, но в конце концов смилостивился. Однако еще несколько дней бубнил:

— Однако, Сергей Борисович, не буду отрицать, что подозревал — какая-то монтажная банда существует и слоняется со студии на студию. Я слышал про них. Берут чужие срезки, выкинутые обрывки пленки или подворовывают по ночам в монтажных чем бог пошлет. Бессовестные лентяи! Сами-то камеру в руки взять боятся, вот чужое и воруют.

Так эта история и зависла. Пленку со злосчастным роликом Эйсбар, конечно, не вернул, однако — вот странность! — никто ее и не искал. И Эйсбар выкинул из головы этот неприятный эпизод.

Он уже отсмотрел почти весь материал и предвкушал, что вот-вот начнет монтировать, но… Как-то вечером, когда он только вернулся со студии, пришла записка из тайной арбатской квартирки: заболел младенец. Некрещеный, уже полгода как без имени… Когда Эйсбар смотрел на испуганное маленькое личико — он заходил на Арбат нечасто, примерно раз в неделю, пересиливая себя, — то втайне надеялся, что, может быть, кошмар рассеется и существо с разноцветными глазами тоже окажется порождением гадостных сновидений. Уходя, он всегда вздыхал с облегчением, но сморщенное коричневое тельце долго еще стояло перед глазами, создававая ощущение тошнотворного послевкусия. В эти дни Эйсбару было все противно, и сам себе он был противен. Чтобы избавиться от наваждения, он перестал брезговать травой Александриди, купил у того пару пакетиков и время от времени по вечерам делал добрую затяжку — и мысли выстраивались в ряд, как бы патрулируя столбовую дорогу воображения, становилось спокойнее. Вот и сейчас перед приездом в квартирку на Арбате, где обиталось порождение похотливых чресел, он выкурил на всякий случай цигарку.

Ждали врача. Тот приехал, осмотрел младенца и предложил «уменьшить масштабы надежды» — эдакий мастер формулировок! Младенец хрипел. Горничная носилась с горячей водой и полотенцами. Индийская кормилица, держащая младенца на руках, что-то по-птичьи высвистывала ему. Эйсбар сидел в кресле, не вмешиваясь, и как бы со стороны смотрел на происходящее. Его занимали мысли о здании, сделанном по его, Эйсбара, образцу и подобию. Человек, который находился внутри этого здания и смотрел через окно наружу, думал о том, что если младенец сейчас отправится в мир иной, то будет нанесен ущерб всей конструкции… Будет вытащен некий кирпичик — один, но какой именно — неведомо, здание покосится и начнет невидимо для окружающих, но неостановимо разрушаться. «Это как отмена большого проекта, куда вложены средства, и фантазия уже начала осуществляться. Это неправильно», — думал Эйсбар, не мигая глядя на дитя. Лихорадка у сморщенной крошки прекратилась. Надолго ли? Доктор не давал никаких гарантий. Имя существу так и не было придумано. «Название — слишком сложная задача для фильма, у которого нет сюжета», — думал Эйсбар. Имелось в виду дитя. Он поднялся и подошел к доктору.

— Ребенок должен быть здоров, — сказал он, протянул доктору деньги и, не прощаясь, вышел.

Глава 8

Новые открытия Ленни

Майское солнце яростно колотило палочками лучиков в окна домов. Ленни с Колбриджем шли по улице, распахнув пальто и обливаясь потом.

— Непонятная погода! — ворчал отдуваясь Колбридж. — Вчера зима, а назавтра — не успеешь оглянуться! — лето. Как прикажете одеваться, мой командир?

Ленни посмеивалась, хотя сама изнывала от внезапно и не вовремя нахлынувшей жары. А ведь бедному старикану еще и тяжести приходится таскать! Как истинный джентльмен, Колбридж не разрешал Ленни прикасаться ни к штативу, ни к тяжеленной камере. Сегодня они собирались снимать новые павильоны подземной железной дороги, которые так удивили Ленни, когда она вернулась в Москву.

В Москву она приехала в самом начале мая и, выйдя на привокзальную площадь, вдохнув тяжелый московский воздух, почувствовала себя случайным заезжим гостем, который все цепляется и цепляется за свое, привычное, оставшееся вдалеке, все повторяет к месту и не к месту: «А у нас… а у вас…» — отделяя себя от нового, чужого. «А у нас уже весна вовсю, — подумала Ленни, морща нос, и чихнула. — А здесь такое все серое!» Ей тоже Москва показалась снятой на черно-белую пленку. Не скучной, не блеклой, но слишком скупой на краски, как старая дева, хранящая свое приданое в сундуке на потом — на весну, на лето, на раннюю осень. Ленни ехала в таксомоторе, прилипнув носом к окну, и поедала глазами знакомые улицы, площади, перекрестки. Тут виделся фасад, лишь слегка облупившийся со дня ее отъезда, а там абрис улицы казался не вполне узнаваемым — на пустырь меж двух домов было втиснуто новое здание, сияющее стеклом и металлом. Сколько же она не была дома? Почти год?

— Сколько же ты не была? Почти год? Сумасшедшая! Как можно! Как можно! — И Лизхен разрыдалась прямо на пороге, забыв о том, что плакать тоже надо изящно — упаси бог, распухнет носик! — и вместо носового платка утирая слезы головным платком горничной Маши, случайно оставленным в прихожей. Из глубины квартиры выскочил рыжий меховой комок и прыгнул Ленни на грудь…

— Робеспьер! Псина моя любимая! Помнит! Помнит!

Поцелуи, вздохи, вскрики, смех, плач… лай…

— Да дай же взглянуть! Какая худющая стала! Одни кости!

— Милая! А ты еще лучше, чем была! А где диван? Наш диван! С вареньем!

— Ах, боже мой, она про диван! Маша! Готовь ванну! Барышня устала!

Чмок, чмок, чмок…

— Ну рассказывай, скорей! Говорят, ты готовишь чудо-фильм.

— Так уж и чудо! Расскажу, расскажу… Сначала ты. Что твой Долгорукий? А Жоренька? Вернулся?

— Вернулся. Такой гадкий — ты бы не узнала. Долгорукий — чудо. Жаль, что женат, а то цены бы ему не было. А ты… Тут письма…

— А-а! — Легкий взмах руки. — Сожги!

— У тебя что — там, в Ялте?..

— Да. Но все потом, потом. А на обед — яблочная пастила?

— Ну уж нет! Яблочная пастила на десерт. А на обед — куриные котлетки. И суп! Слышишь, каждый день будешь есть суп! Маша!

— Маша!

— Ванна готова?…

Шелковый клубок из двух тел катится на диван. Каштановый локон. Рыжая кудряшка. Острый локоток. Округлое плечо.