Книга Чехов и Лика Мизинова - Элла Матонина

В тяжелые послереволюционные годы он ни разу не видел в Москве мальчишек, играющих в снежки. Они ходили вечно голодными, укутанными в тряпье.

– Ну а почему бы им и не играть? Снегу зимой в Москве хватает… Впрочем, у московских мальчишек теперь другие, более полезные занятия – в технических кружках они конструируют модели планеров, подводных лодок, устраивают спортивные состязания – готовятся стать взрослыми и строить новую жизнь.

Татьяна Николаевна заметила, что такой ответ скорее расстроил режиссера, нежели обрадовал. И ей стало немного жалко этого человека, который и спросить-то ничего толком не может о своей бывшей Родине.

И действительно, после такого ответа Санин уже передумал расспрашивать о том, ходят ли сейчас люди в театры, какие пьесы ставятся, как поживают Малый театр, МХАТ… Жаль, что вопрос его оказался невпопад, что разговор не сложился и к нему не подключился Прохоров. Впрочем, ему по рангу без необходимости и не положено вступать в досужие разговоры за границей. А как дипломат он мог бы проконсультировать Александра Акимовича по давно волнующему его поводу: не закрылась ли страна для таких, как он, выехавших за границу легально? На каких условиях и когда можно возвратиться домой?

– А вы, Александр-Акимович, вижу, не из бывших буржуев! – вступила в разговор Татьяна Николаевна. – Те к нам не подходят, общаться гнушаются, – сказала она, видимо для того, чтобы польстить режиссеру. – Где вы работали, как же оказались за границей?

– Извини, Танечка, я тебя перебью, – сказал ее муж и сам обратился к Санину:

– Простите, господин Санин, вам фамилия Шухмина о чем-нибудь говорит?

– Вера Александровна? Конечно же, это замечательная актриса Малого театра, красавица! У нее был огромный успех в роли графини Дианы де Бельфьер в спектакле «Собака садовника»[3]. Представляете, на следующий день после премьеры, в голодном девятнадцатом году, она где-то раздобыла коробку замечательных конфет!

– Значит, это вы! Видите ли, Вера моя двоюродная сестра. И «Собаку садовника» я смотрел по ее приглашению. Вера еще долго уверяла, что Александр Акимович Санин – самый лучший режиссер и что в ее успехе как минимум семьдесят пять процентов вашей заслуги. И очень огорчилась, узнав, что вы уехали за границу. Господи, сколько лет прошло! А конфеты-то, между прочим, помог раздобыть ей я!

– Что ж, в таком случае, хоть и с опозданием на двенадцать лет, я говорю вам большое спасибо! – полушутя-полусерьезно произнес Санин, обращаясь к Прохорову. – Извините, мои дамы просят меня возвратиться. Но я бы хотел, Павел Денисович, продолжить наш разговор. Если вы, конечно, не возражаете?

– Отчего же, с удовольствием. Давайте проводим наших дам, а сами вернемся, посидим в баре, выпьем по бокальчику пивка, вспомним молодость! Вы любите пиво? – И услышав утвердительный ответ Санина, предложил: – Позвоните, когда будете готовы!

Когда Санин подошел к своему столу, Лидия Стахиевна как раз прощалась с Юлией.

– Вы обещаете, что позвоните и приедете в гости к нам, когда мы с Александром Акимовичем обустроимся?

– Конечно же, Лидия Стахиевна, спасибо вам. Как мне было плохо на этом роскошном корабле одной, без друзей и общения – я ведь кроме русского и чешского никаких других языков не знаю! А теперь, нежданно-негаданно, у меня уже есть свои знакомые даже в Нью-Йорке. Уверена, Александр Акимович, мы с Владимиром станем свидетелями вашего триумфа в «Метрополитен-опере»!

* * *

Санин любил пиво и пил его не только в жару, чтобы утолить жажду. Любил за «коммуникабельность, демократичность», за неспешность разговоров под бокальчик доброго пивка. Ни Париж, с его культом сухого вина, ни жена, с ее неприемлемостью этого мужицкого напитка, не сумели погасить в нем любовь к этому напитку. А потому предложение дипломата встретиться в баре он воспринял как добрый знак. Бар поражал простотой оформления: мрамор и дерево стоек, простые столы и стулья, стекло бокалов и иллюминаторов. Такой вполне можно было встретить, например в Мюнхене, Берлине, в Праге и Милане. И тут Санину показалось, что он вполне проник в замысел дизайнеров, оформлявших все на этом огромном лайнере: пассажир должен чувствовать себя уверенно, как на земле. И только огромный ресторан со стеклянными стенами должен поражать воображение океанским раздольем и величием!

Александр Акимович пришел немного раньше назначенного срока. Посетителей в баре было немного, и, выбрав себе удобный столик в дальнем углу зала, он договорился с официантом о том, чтобы счет был подан ему. Павел Денисович появился точно в обусловленное время.

– В благодарность за конфеты пивом сегодня угощаю я, – предложил Санин. – Какое пьете – темное, светлое?

– Что ж, спасибо, – просто согласился дипломат. – Конечно же, светлое. Темное – тяжеловато, не понимаю, почему дамы отдают предпочтение ему.

И тут их вкусы совпали. Санин заказал по бокалу светлого баварского и рыбное ассорти. Когда оба сделали по глотку, Александр Акимович, глядя прямо в глаза дипломата, произнес:

– Откроюсь вам полностью, ничего не тая и не скрывая. Сказать, что я соскучился по Москве, взрастившей меня, давшей мне все – профессию, жену, возможность заниматься любимым делом, – это ничего не сказать! Сказать, как я соскучился по русским людям, – значит ничего не сказать! Почти десять лет я в отрыве от моей благословенной и великой Родины, работаю на Западе, прославляю ее великое искусство, которое бесконечно люблю, которому поклоняюсь. Всякое бывало – болел, впадал в депрессию, но когда сотни людей аплодировали русскому искусству, душа моя ликовала, силушки прибавлялось. Вот сейчас еду в Нью-Йорк, первый русский, который будет там главным режиссером, ставить оперы!

Прохорова буквально захватил горячий поток слов. Он видел перед собой уже далеко не молодого седеющего человека, напору, темпераменту и горячности которого мог позавидовать и иной тридцатилетний. Если говорить честно, его немало смущал прямой взгляд, стесняла речь и сам Санин со всем этим неожиданным и страстным самовосхвалением, которое и слушать-то было неловко. Хорошо, что в такие моменты на помощь приходил бокал с пивом. О своем же Санин, казалось, забыл.

– Но я всем этим счастлив и несчастлив! И сейчас вы поймете почему, дорогой Павел Денисович. Мне очень хочется принять участие в новой жизни моей Родины, очень хочется вслушаться в ее пульс и вновь, как в мои золотые годы в Москве, творить новое в сфере театрального искусства! Я раздираем между жизнью на Западе и моей любовью к Родине. Где бы я ни был, я всегда остаюсь русским, в этом моя гордость и мое счастье! Вы, думаю, знаете, что я не бежал от новой жизни за границу, а уехал законно, с разрешения члена правительства, чтобы спасти мою больную