Книга Ленинградский панк - Антон Владимирович Соя

время он тут, похоже, стал заядлым фотолюбителем. А может, даже фотохудожником. Даже кладовку под фотолабораторию переделал. Да и кроме фотографий здесь есть, на что посмотреть. Сокровищ тут больше, чем в пещере Алладдина: огромный катушечный магнитофон и маленький переносной телевизор – и то и другое, твои несбыточные мечты, ну и цель вашего похода – фирменная басуха с комбиком. Но басист Тихоня даже не смотрит на гитару, ведь на дверях во весь свой нехилый рост висит девушка августа из календаря американского журнала Playboy. Тихоня, как зашел в комнату, так и завис рядом с ней, не отрывая глаз от роскошного обнаженного бюста. Кажется, еще немного, и он заговорит с ней, или падет ниц. Ладно тебе прикалываться, ты сам, когда пришел сюда в первый раз, еле оторвался от этой груди. Молокососы, что с вас взять.

Больной подходит к Тихоне и аккуратно, с пониманием, пытается вывести его из сисечного транса.

– Это я у бати выпросил. У него там в комнате целый календарь висит.

Тихоня вздрагивает.

– А можно посмотреть? – Он уже забыл, зачем ты его сюда привел. Все его мечты сегодня сбываются одна за другой. Даже страшно подумать, что будет дальше.

– Нельзя, – строго говорит Больной и быстро поправляется, пока Тихоня не заплакал. – Шучу. Иди смотри, конечно.

Тихоня чуть не прыгает от радости.

– У тебя же отец в универе работает?

– Да. Профессор кислых щей, – Больной говорит это без улыбки. – Высшую математику преподает. И чего?

– Ничего-ничего. Я так спросил.

Тихоня быстренько уходит. Отличник хренов.

– Да он просто в универ поступил. А еще он басист, как ты. Не знаю, чего стесняется сам сказать, – объясняешь ты Больному, разглядывая фотки на стенах.

Тут столько симпатичных девчонок. Больной здорово научился делать портреты. Надо будет привести к нему Объект.

– Классно у тебя получается, – показываешь ты на стену.

– Да ладно, – отмахивается Больной, – ничего особенного. Главное – свет правильно выставить. У тебя бы не хуже получилось.

Да, конечно. Ага. Уверен, что не получилось бы. Трезвый Больной всегда такой позитивный. Только бы ему не пить. О, какая девчонка классная курносая. Она голая, что ли? Заливаясь пунцовым румянцем, ты жадно перебираешь фотки на столе. Тут все куда интересней, чем на стенах. Ай да Больной. Это же самые настоящие ню. Высокохудожественная обнаженка. Ты видел такие фотографии на весенней выставке во Дворце молодежи, и тогда они тебя немного шокировали. Было странно лицезреть чужую острую наготу вместе с десятками болтающихся рядом посетителей. У Больного прекрасные модели. Ты смотришь на их обнаженные тела и не испытываешь никакого неудобства, нет чувства стыда, нет ощущения, что ты подглядываешь – только красота плавных изгибов, загадки тени и света на белоснежных фигурах с черными кружочками и треугольничками. Красота! Ты прямо засмотрелся. А ведь еще пару минут назад иронизировал над Тихоней. Здесь в черно-белом царстве, конечно, нет небожительниц Плейбоя с их гипертрофированными молочными железами, зато модели Больного полны жизни. Они настоящие. Особенно та курносая. Вдруг тебя прошибает холодный пот и перед глазами все плывет. Борясь с паникой, ты фокусируешь взгляд на фотографии – фу ты, нет, слава богу, показалось. Это не Объект. Просто похожа немного. Точно не она. Пожалуй, ты не будешь приводить ее к Больному. Ты отрываешься от стола. Больной с интересом наблюдает за твоими пассами.

– Ника опять на сутки забрали, – говоришь ты, все еще пытаясь прогнать секундный морок.

– Я в курсах. Мамаша его заходила с утра к моей. Жаловалась. Задолбал он уже ее своими приводами.

– А мы с Дэном группу собираем. Панк-рок будем играть. Нам басист нужен, – закидываешь ты удочку наудачу.

– Группу?

– Ага. «Каждый Человек».

Больной смотрит на тебя с жалостью, как на больного хомячка.

– Вы же играть не умеете.

– Так панк-рок же.

Больной смеется. Весело ему. Но как-то резко перестает и говорит с каменным лицом:

– А, ну да – панк-рок – шманк-рок. Не-не-не. Я в эти игры больше не играю. Это все от диавола. Я тут недавно свой любимый альбом «Битлов» на мафоне задом наперед послушал. «Эбби-Роуд», блин. И что ты думаешь? Точно – сатанинская молитва.

– Ты серьезно? – ты недоверчиво смотришь на Больного. Но в его искренних глазах ни тени лукавства.

– Басуху дам на время, – Больной берет гитару в руки, ласково поглаживает струны. – Забирайте нафиг. А играть не буду. Пусть вон ваш Тихоня играет. Все равно я из дома практически не выхожу. Вылечили суки мне алкоголизм, блин. Теперь сижу на колесах круглосуточно. Единственное, что радует, – фотографии. Пленки есть? Приноси – проявлю и напечатаю.

– Что за колеса-то? – в душе ты рад, что все пошло по твоему сценарию. – Это не опасно?

– Ну, если не передознуться, то нет. А экспериментировать – не советую.

– В смысле? – Ты уже весь в мыслях о будущей репе.

– Ну, тут придурки всякие приходят, выклянчивают у меня колеса, – грустно объясняет Больной. – С синькой их мешают. Один неделю назад чуть из окна у меня в кухне не вышел. Еле оттащил его.

– Ты же тоже вроде как… – ты осекаешься, понимая, что зашел за черту.

– Суицидник-то? Ну да, – кривится Больной. – Было один раз. Ты об этом?

Он закатывает рукава на тельняшке, показывая запястья в свежих заживающих шрамах. Ты видишь их в первый раз. Черт, они красивые и пугающие одновременно. И придают Больному такой странный ореол – крутости и тайны. Что, вообще, творится в твоей тупой юной башке, Энди? Страшно сказать, но ты сейчас завидуешь этим красным выпуклым шрамам на руках Больного. Хотя при этом очень сочувствуешь ему.

Больной горько вздыхает:

– Докатился, блин. Родителей пиздец как жалко. Потому и сижу на таблетках этих. Успокаиваюсь.

Входит Тихоня. Еще более тихий, чем обычно. И просветленный, что ли. Как будто пришел с выставки Леонардо да Винчи и только что воочию лицезрел Мону Лизу.

– Иди-ка сюда, чувак. Вставай на колено. Да не на колени, дурик, а на одно. Вот так. – Больной кладет ему бас-гитару грифом на плечо. – Посвящаю тебя в басисты, сын мой.

У Тихони такая забавная, ничего не понимающая рожа, преисполненная при этом благодарности и ответственности, что от смеха просто невозможно удержаться. Сначала хохочете вы с Больным, а потом к вам присоединяется и Тихоня. Причем он так заразительно смеется, беспредельно высоко задирая ноты мальчишеского хохота, что вы все вместе ржете еще сильнее. Вашу истерику бесцеремонно прерывает звонок в дверь.

Глава 17. Меня зовут Мурзилка

Больной торжествующе смотрит на вас.

– Я же говорю – проходной двор.

И