Книга Грехи и погрешности - Алексей Владимирович Баев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Я тут это… Пал Саныч… слова вашей песни нашёл…
– Какой песни? – совершенно искренне изумился старик.
– Ну, этой, про Парамарибо, – смущённо улыбнулся Дмитрий.
– Ну и? – У Саныча вдруг ёкнуло сердце, стало тяжело дышать.
– Так вот… Нет там «аморе Леа». Там ведь что-то про Бога. Правильно? Про то, чтоб он не покидал Землю, верно?
Старик потянулся пальцами к вороту. Расстегнул верхнюю пуговицу. Потом наклонился, зачерпнул пригоршню снега и растёр им лицо. Отпустило. Выдернув из отвала лопату, он, опустив глаза, тихо произнёс:
– Шёл бы ты, Димон, свой дорогой, а? Не ровён час, на работу опоздаешь. Премии лишат. Тебе оно к празднику надо?
Потом стряхнул рукавицами снег с валенок и, закинув лопату на плечо, побрёл домой.
– Я вас чем-то обидел, Пал Саныч? – крикнул вдогонку Дмитрий.
– Нет, Дим, не обидел. Просто… Не бери в голову, нормально всё, – не оборачиваясь, отозвался старик. – Всё нормально.
– А что тогда? – но этот вопрос повис в воздухе без ответа.
Дима, пожав плечами, развернулся и зашагал к троллейбусной остановке, бубня себе под нос что-то типа: «Вот чудак-человек. Надулся. Что я такого сказал-то?».
«Чудак-человек» отчебучил и на собственном торжестве.
Часов в девять, когда все поздравительные тосты были продекламированы, подарки преподнесены, а гости сыты-пьяны, неожиданно заявился градоначальник. Как же, выборы не за горами, а тут такая дата – юбилей самого Воздвиженского. Разве можно пропускать подобные мероприятия?
Мэр, окружённый свитой помощников, телохранителей и вездесущих журналистов, вихрем ворвался в банкетный зал. Одним лишь видом своим эта серая колонна заставила утихнуть музыкантов, а через минуту Михаил Иванович уже стоял рядом с Санычем. С поднятой рюмкой в одной руке и огурчиком, нацепленным на вилку, в другой.
Официально прокашлявшись, он включил на полную мощность поставленный баритон:
– Дорогой наш Павел Александрович! Уважаемые гости! Прошу прощения за то, что заявился без приглашения. Но, сами понимаете, пройти мимо такого события, как юбилей нашего славного земляка, почётного, между прочим, гражданина города, я не смог. Не имею, так сказать, права. Я не задержу вас надолго, господа. Павел Александрович! От всей души и от лица города в этот торжественный день я хочу поздравить вас, нашего славного ветерана и удивительного долгожителя, с самым замечательным юбилеем. Сто лет – это, я вам скажу, срок! А встретить этот срок в здравом уме и отличной физической форме – настоящее достижение, на которое способны только самые достойные люди. Вы, Павел Александрович, достойнейший из достойных! Генералы, как известно, бывшими не бывают, не правда ли? И, как положено, следующие сто лет генерал Воздвиженский проживёт в настоящей генеральской трёхкомнатной квартире в новом элитном доме на набережной.
Выдержав эффектную паузу, мэр положил вилку с огурцом на тарелку, выудил освободившейся рукой из кармана комплект ключей на завязанной легкомысленным бантиком красной ленточке. Протянул юбиляру.
Саныч взглянул на подарок, потом поднял свою рюмку и негромко ответил:
– Поздно мне в элиту, Михал Иваныч. Давай-ка лучше с тобой выпьем. За наш прекрасный город.
– Что? – не сообразил мэр.
– За город, говорю, хочу с тобою рюмку поднять. А квартиру? Квартиру мне не надо, своя устраивает, – пояснил Саныч. – Отдал бы ты её лучше этому… как его? Счастливцеву? Парень ногу на войне оставил, троих девок растит, а живёт в бараке не Заводской. Я в новостях на минувшей неделе видал… Ему помоги. Ты ж хороший мужик, Михал Иваныч… Ну что, сделаешь?
Тишина, воцарившаяся в зале с приходом градоначальника, теперь натурально зазвенела.
– Хм… – мэр с интересом посмотрел на Саныча, неодобрительно покачал головой, но из положения вышел достойно: – Что ж, как говорится, хозяин – барин. Счастливцеву так Счастливцеву. Хорошая у парня фамилия. Подходящая. Пора оправдывать. Но речь сейчас о вас, дорогой Павел Александрович. Не могу ж я уйти отсюда без подарка?
– Отчего ж не можешь? – искренне удивился Саныч. – Можешь. Поздравил, тост произнёс. Это, я тебе скажу, дорого само по себе. Давай! Давай за город-то. А? Вон ты какой молодец. Крепкий, как ныне говорят, хозяйственник.
Саныч коснулся своей рюмочкой рюмки мэра и, крякнув, опрокинул содержимое в горло. Михаил Иванович последовал примеру. Прожевав огурчик, он всё ж спросил ещё раз:
– И всё-таки, Павел Александрович? Может, путёвку куда? Или персональный автомобиль? С шофёром? Только скажите…
– Вот ведь неугомонный! – начал вскипать Саныч. – Сказал же – ничего не надо.
Но мэр не унимался:
– Так уж совсем и ничего? Не поверю, чтоб у человека к ста годам не осталось ни одного желания. Подумайте хорошенько.
И тут Саныч вспомнил.
– Есть одно, – хитро улыбнувшись, кивнул он и опустился на стул.
– Ну? – в нетерпении склонился над ним градоначальник.
– Подари-ка ты мне… лопату.
– Что???
– Лопату, говорю, надо. Зима на дворе, скоро снег пойдёт, а у меня инвентарь практически негодный… Хобби у меня такое, Миш. Дворничать люблю. Ну как, подаришь?
Михаил Иванович пристально посмотрел старику в глаза, фыркнул, махнул в отчаянии рукой и быстро пошёл к выходу, буркнув на ходу:
– Будет вам лопата. Через час… Псих старый…
Через час лопату принесли.
Снегоуборочную. Самую лучшую, что смогли найти.
Упакованную в серебристую слюду и перевязанную алой лентой с золотой, как на похоронном венке, надписью: «Генералу Воздвиженскому П. А. от Пономарёва М. И. Лично»…
Парамарибо, Монтевидео…
Он, тогда ещё лейтенант, недавний выпускник высших авиакурсов, встретил её в декабре тридцать шестого. В Овьедо, где была расквартирована иностранная добровольческая эскадрилья.
Леа. Девушка, тоненькая, как тростинка, гибкая, словно ивовый прутик. С огромными антрацитовыми глазами и роскошным водопадом чёрных, как смоль, волос. Она энергично разгребала с дорожки, ведущей от дверей госпиталя до въездных ворот, снег, укрывший лишь за ночь всю Астурию. Наверное, впервые в истории.
Павлик в первом же бою получил ранение. Лёгкое. Да что – ранение? Так, царапину. Вражеская пуля прошла по касательной, даже не обездвижив руку. Но порядок есть порядок. Ранен – в госпиталь, пусть только на перевязку.
Леа работала медсестрой. Она была родом из Южной Америки. Приехала в Испанию, как и он, добровольцем. То ли из Аргентины, то ль из Уругвая. А может, ещё откуда. Это было совсем-совсем не важно. Важно то, что любовь – сильная, горячая, умопомрачительная и сумасшедшая – вспыхнула словно факел. Стоило только встретиться их глазам.
Куда деваться – и на войне надо как-то устраиваться. Вот и молодожёны прожили целых два года. Самых, наверное, счастливых. На окраине городка в комнате, сдаваемой за гроши подслеповатой старухой. В доме, окружённом великолепным
