Книга Посторонний человек. Урод. Белый аист - Людмила Георгиевна Молчанова

уже лежала в постели, мать вернулась из клиники веселая.

— Терентьеву лучше? — догадалась Агничка.

Мать провела ладонями по щекам, потерла их, как иногда делают малыши, если чему-нибудь радуются, и кивнула головой. Стремительно пройдя к окну, она откинула штору и распахнула его во всю ширь.

— Вечер-то какой теплый!

Заметив на подоконнике кувшин с нераспустившейся черемухой, мать по-ребячьи подула на одну из веток, осторожно потрогала пальцем белевший, точно молочный зубок ребенка, единственный лепесток.

— Неужели опять весна? — удивилась она. — Откуда цветы, Агнюша?

Агничка встрепенулась. Кажется, наступил подходящий момент поговорить с матерью о Марии Петровне.

Поеживаясь от холода, хлынувшего из окна, Агничка помолчала, соображая, как лучше приступить к такому важному разговору.

— Понимаешь, мама, как все странно получилось!—начала она. — Ты, наверное, удивишься, если я тебе сейчас что-то расскажу и попрошу об одном очень важном деле... Нет, ты чему смеешься?

— Мне просто хорошо сегодня, детка...

Сбросив с плеч красную вязаную кофту, она подсела к Агничке.

— Ну, выкладывай свои тайны и свои просьбы, я сегодня добрая...

Агничка ткнулась лицом матери в колени. Она собиралась рассказать самую малость, попросить лишь за больную Климову, и неизвестно как получилось, но, кажется, выболтала все до капельки. Ее радость и мечты были настолько светлыми, что умолчать даже о самой мелочи казалось невозможным. Она говорила и говорила, изредка поднимая голову и с тревогой взглядывая на мать. Нет, та не смеялась и не сердилась. Сидела очень тихо, слушала внимательно и серьезно.

Как и каждая мать, Галина Ивановна, конечно, сразу поняла, что для дочери наступила самая беспокойная пора юности. Она была обрадована такой доверчивой откровенностью и боялась спугнуть ее неосторожным вопросом или движением. Пусть дружит, пусть любит...

И вдруг Галина Ивановна насторожилась.

— Ты ведь помнишь больную Климову? — спрашивала Агничка; — Она лежит в двенадцатой палате. Такая красивая, с толстыми косами. Это Володина мама!

— Климова?—переспросила в замешательстве Галина Ивановна.

Агничка ничего не заметила.

— Я обещала Володе, что ты сама ее прооперируешь, если понадобится! Ведь ты не откажешь, мамочка? Понимаешь, здесь просто дело чести. А то он подумает, что я просто хвастаюсь, да и Мария Петровна...

Агничка внезапно примолкла.

В последние три дня ее сильно огорчало поведение Володиной матери. Та явно была недовольна, когда Агничка случайно проболталась, что встречается с ее сыном. Услыша новость, Мария Петровна будто чего-то даже испугалась.

А вчера, едва Агничка вошла в палату, она быстро закрыла глаза и притворилась спящей. Потом, на обходе, она попросила у Ранцова для Володи пропуск — хотела поговорить с ним о чем-то особо важном. Но разрешения выдавались родственникам лишь тяжело больных, и Ранцов отказал.

— Вот что, детка, давай-ка спать, — неожиданно проговорила мать, приподнимая ее голову со своих колен.—Ты, я вижу, совсем дремлешь. А загадывать на будущее пока рано. Как все-таки я сегодня устала...

И опять, точно так же, как полчаса назад, она провела ладонями по своим щекам, но только, когда она отняла их, лицо ее казалось не радостным, а очень и очень утомленным и словно постаревшим.

— Мама? Ты что, мама? — встревожилась Агничка.— Ты не заболела?

— Ничего, — едва слышно произнесла мать и, погладив ее по плечу, уже твердо повторила:—Ничего, доченька. Ложись и спи спокойно. И я сейчас лягу.

Она улыбнулась так ободряюще и нежно, что Агничка, облегченно вздохнув, успокоилась.

А Галина Ивановна долго не могла заснуть, лежала с открытыми глазами. Вконец измучавшись, она поднялась с постели, прошла на цыпочках к столу, села.

За окном было тихо и грустно. Высокие липы стояли неподвижно. Небо казалось темным, и лишь где-то, очень далеко, догорала последняя лиловая полоска позднего заката.

И мысли Галины Ивановны были тихими и грустными, как этот поздний вечер.

Странно и непонятно все складывалось. Думалось, что прошлое давно ушло, померкло в памяти, что боль утихла, и вот снова напомнили о старом.

До сих пор она не могла понять, как случилось, что муж ушел из семьи. Кто из них двоих был виноват в этом нелепом разрыве, трудно сказать. Кажется, жили дружно, воспитывали дочь, потом рухнуло все разом. Правда, за последние несколько месяцев до своего ухода, Валентин вдруг сделался раздражительный, все холоднее и суше стал относиться к ней. Привыкший к ее заботам и вниманию, он все чаще и чаще начал жаловаться, что она слишком мало времени уделяет ему и дочери. Вначале она не придавала значения этим жалобам, лишь подтрунивала над мужем. Да разве было до них в такие тяжелые годы... К тому времени клинику переоборудовали под госпиталь, и работы навалилось столько, что невольно забывалось обо всем остальном.

А потом муж ушел. Свой уход он объяснил просто и коротко. Он безумно любит ту, другую женщину, которая понимает его и отвечает глубокой взаимностью. Нет слов, он не бросит никогда дочь, а она... Что же, кажется, он не особенно ей и нужен. И тут у него вылилось столько обид — мелочных, до удивительного пустых, необоснованных, что ответить на них, казалось, невозможно. Чудовищно было даже и подумать, сколько же иногда скапливается всякой дряни даже в хорошем человеке.

Уход мужа Галина Ивановна переживала так остро, что порой приходила мысль о смерти. Удержала лишь маленькая дочь, да еще один человек. Старый, вечно ворчавший на всех, ведущий хирург госпиталя, он неожиданно пришел на помощь. Не забудется тот дождливый поздний вечер, когда она, не зная, куда девать себя от тоски и непередаваемой душевной боли, забрела в госпиталь. Долгий разговор произошел у нее в тот вечер с Кондратием Степановичем. Незадолго до этого старик получил извещение о гибели своего старшего сына и твердо решил уйти на фронт.

— Мое место, матушка, сейчас там, — сказал он твердо. — А здесь без меня обойдетесь. Забудьте о своем горе и начинайте жизнь заново...

И хотя она знала всех раненых, он в каком-то торжественной молчании провел ее по палатам, задерживаясь у каждой койки.

Он с рук на руки передавал ей каждого человека, словно давая понять, что она в ответе за их жизни и должна забыть свое маленькое горе ради общего.

Лекарство, прописанное старым хирургом, оказалось сильно действующим. Не оставалось свободного часа для своих личных дел и тяжелых раздумий. А если и выпадали короткие минуты отдыха, то их полностью забирала Агничка.

Гибель мужа и последнее его письмо, переданное ей женщиной, к которой он ушел, заставили ее снова