Книга Культурные истоки французской революции - Роже Шартье

времени государственная власть вызывала все меньше и меньше доверия. Наоборот, до середины XVII столетия сначала Лига, потом Фронда в ожесточенных открытых столкновениях часто ставят во главу угла «государственные дела». Похоже на то, что укрепление современного государства, которому удалось почти полностью монополизировать две области (налоговую систему, централизованно собирающую налоги в королевскую казну, и законное использование насилия, обеспечивающее государю военную мощь и тем самым делающее его властителем и защитником мира и покоя в общественном пространстве){231}, почти на полтора столетия избавило его от кризисов, подобных тем, которые охватывали всю страну и дважды приводили к ослаблению королевской власти.

Происходит не столько «политизация народной культуры», сколько размежевание между приемами и мотивами площадной культуры, утратившими свою притягательность, ограниченными, лишенными политической направленности, с одной стороны, и политикой, цели, действующие лица, события которой заключены в тесные рамки либо дворцовых интриг, либо борьбы внутри узкого круга власть имущих за влияние в обществе — с другой. Между эпохой правления Людовика XIV и эпохой правления Людовика XVI в королевстве происходит невиданное возрождение карнавальной культуры и активное использование ее возможностей (грубых шуток, противопоставления верха и низа, доведения героев до скотского состояния), как это происходило во времена религиозных войн и Лиги, когда насмешка была оружием в борьбе с политическим и религиозным противником. Деполитизация фольклора идет рука об руку с дефольклоризацией политики. Означает ли это, что Питер Бёрк не прав и в действительности революционный перелом происходит в обществе, которое не так сильно озабочено общей для всех судьбой, как прежнее общество, существовавшее с середины XVI века до середины XVII века? Вряд ли. Но не подлежит сомнению, что эта забота выражается теперь совершенно по-иному, о чем красноречиво свидетельствует тот факт, что сопротивление властям приобретает новые формы.

От антиналоговых выступлений к судебным процессам против сеньоров

Долгое время выступления против властей происходили в форме вооруженных восстаний, это были либо продолжительные волнения, в которых принимало участие много людей: бунты, охватывавшие несколько общин, волна которых прокатывалась по нескольким провинциям, либо восстания меньшего размаха, недолгие и локальные мятежи{232}. Хронология этих выступлений против властей имеет четкие временные границы: они начинаются с «мятежа мужланов» (pitauds) в Аквитании в 1548 году и заканчиваются двумя запоздалыми движениями — бретонских Красных колпаков в 1675 году и Поздно-спохватившихся (tard-avisés) в Керси в 1707 году. Их расцвет, несомненно, приходится на вторую четверть XVII века, когда усиливается брожение среди крестьян (в Керси в 1624 г., в нескольких юго-западных провинциях в 1636—1637 гг., восстание Босоногих в Нормандии в 1639 г., бунты во многих провинциях в 1643— 1645 гг.) и растет недовольство горожан{233}.

Эти восстания почти всегда являются протестом против тех или иных государственных поборов и повинностей: против обязанности пускать на постой солдат, против несправедливого налогообложения, когда освобождение от налогов одних влечет за собой увеличение налогового бремени других, против введения (действительного или мнимого) новых пошлин на товары, привозимые на ярмарки и рынки, а также на вино и соль. Антиналоговый характер выступлений ярко проявляется в том, что всех тех, кто осуществляет сбор налогов — судебных приставов и солдат, чиновников и сержантов, — без всякого различия именуют «обиралами» и «вымогателями». География восстаний также объясняется их антиналоговым характером. Они почти не затрагивают «Королевскую Францию» Капетингов и Париж, где народ находится в непосредственной близости к королю, — государь держит его в покорности и подчинении. Редки они и в провинциях, обладающих самоуправлением, — эти провинции защищены от налогов соглашениями, заключенными между собраниями провинциальных штатов и королем. Зато на остальной территории Франции — на периферии Парижского бассейна (в Нормандии, в Пуату и особенно в Центральном массиве, где волнения не раз охватывают Керси, Руэрг, Перигор), в Бретани, в Гиени и Гаскони — восстания вспыхивают часто и бурно. В этой Франции коммун и сеньоров, льгот и освобождения от налогов (подтвержденного соответствующей грамотой или существующего в силу обычного права) налоговое бремя, значительно увеличившееся при правительстве Ришелье, ощущается как гнет и насилие, как посягательство на «политические свободы»{234}. Хотя восстания начала XVII столетия (в отличие от Лиги или Фронды) не ставят своей целью захват власти, их все же можно назвать политическими, поскольку, охватывая деревни и провинции, они направлены против королевских чиновников, которые осуществляют в данном месте сбор налогов в королевскую казну.

Итак, характер восстаний меняется. Бунты XVII века можно назвать народными постольку, поскольку в них принимают участие все местные жители, — людей сплачивает близкое соседство и социальные различия не имеют никакого значения. Дворяне, священники, местные чиновники участвуют в них наравне с крестьянами и мелким городским людом — все объединяются против посягательств на свои исконные неотчуждаемые права. Народ восстает против нарушения норм обычного права и объявляет себя защитником древних законных привилегий от чиновников, беззаконно их попирающих. Восставшие считают, что защищают короля от тех, кто его обманывает и нерадиво ему служит, их действия оправданы вековым негласным законом, гарантом которого является государь, и закон этот дозволяет противиться нововведениям, которые дерзко (и без ведома государя) нарушают условия основополагающего договора.

У культуры, зиждущейся на обычном праве, восстания заимствуют также ритуальные формы: они используют маски, переодевания, карнавальное противопоставление верха и низа, вершат свое стихийное и зачастую убийственное правосудие на языке празднеств (таковы пародийные процессы на карнавалах, громкие перебранки и шутливые расправы). Они действительно принадлежат к миру «народной» культуры, если определять ее не как культуру простого люда, деревенского и городского, по противоположности культуре именитых людей, но как набор мотивов и действий, которые имеются в распоряжении разных слоев общества (что не означает, что все используют их одинаково) и с помощью которых они выражают свое несогласие с государственной политикой и чиновниками и свои чаяния.

После вспышки мятежей в 1660—1675 годах (в Булонне, в Беарне, в Руссильоне, в Виваре, позже в Бретани) антиналоговые восстания сошли на нет, однако недовольство существующим порядком в сельской местности осталось, правда, приобрело другие формы. На смену выступлениям против грабительского государства в XVIII веке приходит протест, «душа, тактика, стратегия» которого изменились{235}. Во-первых, ненависть крестьян направлена уже не на чиновников фискального ведомства, а на местных сеньоров, на приходских священников, взимающих десятину, на предприимчивых фермеров. Методы борьбы также меняются: неприкрытое насилие и жестокая месть уступают место обращениям к местной судебной администрации или к королевскому правосудию. Наконец, изменяется география сопротивления властям: самая ожесточенная борьба против сеньоров разворачивается в восточной Франции, где раньше было спокойно, а в центральных