Книга Невероятная и печальная судьба Ивана и Иваны - Мариз Конде

а между корпусами неистовствовал ледяной ветер. Больше ребятня не гоняла в футбол на парковке. Закутанные по самые глаза, дети носились по коридорам, в которых жители постарались замуровать все выходы, чтобы защититься от холодных сквозняков. Только Мона с Иваной покидали квартиру в эти дни. В целях борьбы с депрессией Уго бутылку за бутылкой поглощал ром «Депá» и, пьяненький, становился болтлив, хотя обычно держал язык за зубами. Он рассказывал Ивану, который тоже не высовывал носу из дома, что это напоминает ему жуткую зиму 1954 года. Тогда он был молод и работал на автозаводе. Насмерть замерзшие птицы падали под ноги прохожим. Как раз в ту эпоху возникла Ассоциация бедняков «Эммаус»[60], когда аббат Пьер, никому до этого не известный, поднял свой голос в защиту бездомных. Мона, со своей стороны, не унывала – с приближением Рождества она занялась украшением настоящей елки для троих своих внучат. Звезды и разноцветные лампочки напомнили Ивану праздники, что устраивали им в детстве. Вместе с матерью и бабушкой он шел к церкви в родном поселке, уродство которого на время словно притушевывалось. Напротив, вся Ослиная Спина ходуном ходила от предвкушения, словно судно в море. Одетые во все белое участницы хора, репетировавшие до этого неделями, усаживались по левую сторону от алтаря вместе с детьми, которых устраивали между коленями. И вот под сводами храма разливались звуки хорала «Христианская полночь», наполняя всех присутствующих своей благодатью.

– И почему ты перешел в ислам? – часто спрашивала Мона юношу, украшая елку. – Традиции нашей религии так прекрасны!

Иван даже не знал, что сподвигло его вступить в разговор. К этому времени ислам стал неотъемлемой частью его жизни. Книжки он открывал редко, но никогда не уставал читать и перечитывать суры. Он нехотя ответил:

– Просто эта религия кажется мне толерантной и в то же время великодушной.

Мона насмешливо прищурилась и заявила:

– Ну это свойство всех религий.

Безусловно, она была права.

Рождество выдалось снежное. Ах уже это «белое Рождество», как поется в легкомысленной песенке Бинга Кросби:

Я о белом Рождестве мечтаю,

Таком, как я когда-то знал:

Деревья искрятся,

И дети резвятся,

Слыша бубенцов саней хорал!

К праздничному ужину Ивана снова надела платье от Жан-Поля Готье, которое брат подарил ей во времена своего процветания. Как ей шло это сочетание алого и золотого! Она далеко превосходила красотой невестку Моны родом из племени кабилов, которая любила задирать нос по той причине, что выучилась на медсестру и теперь работала в одной крупной больнице. Мона тоже без дела не сидела. Она приготовила домашнюю кровяную колбасу, морепродукты в панировке, пирожки с мясом и – чудо из чудес, мартиникский специалитет – густой суп, который варится из потрохов целого барана. Роскошный стол, разумеется, сопровождало изрядное количество пунша, так что праздник продолжался до самого рассвета. Все смеялись, шутили, и особенно в ударе был сын Моны, который ради такого случая приехал из Монпелье, где проживал с семьей.

Только Иван чувствовал себя чужаком и не мог разделить всеобщего веселья. Кроме того, он не употреблял свинину и не пил спиртного. Им с прежней силой завладели воспоминания об Аликсе и Кристине. Ему чудился их запах, казалось, он вот-вот снова окунется с ними в сладкую негу. Его мучило мрачное предчувствие. Он был уверен, что Господь даровал ему короткую передышку, чтобы внезапно нанести фатальный удар, и в тревоге спрашивал себя, ну какие еще испытания уготованы ему в будущем?

А через два дня почтальон доставил ему заказное письмо. Директор тюрьмы Санте приказывал ему явиться туда как можно скорее, имея при себе удостоверение личности. Насколько нам удалось установить при исследовании этого неожиданного послания, оно было отпечатано на машинке на казенной бумаге с официальной «шапкой», подписью и здоровенной печатью. Что все это значило? Чего он хочет от Ивана?

– Да ничего, – уверил его Уго. – Если бы легавые хотели арестовать тебя как подельника Мансура, то уже давно бы это сделали. Явились бы сюда с группой захвата и отвезли тебя куда следует.

По выражению Натаниэля Готорна, тюрьма есть «черный цветок цивилизованного общества»[61]. Тюрьма Санте, однако, вовсе не соответствовала этой метафоре. Она была расположена в самом центре XIV округа Парижа – это было громадное здание без особых излишеств. Его мощные стены были щедро побелены известью. Сводчатая дверь вела в большой мощеный двор. Несмотря на ничем не примечательную обстановку, сердце Ивана еще сильнее сжалось от дурного предчувствия. Он чувствовал всем существом, что внутри этого здания его поджидает страшное известие, затаившееся, словно дикий зверь. Скоро он набросится на него и разорвет в клочья. Его привели в кабинет, на одной из стен которого красовался гигантский портрет президента республики. Там его ждали трое мужчин. Двое у входа были полицейскими в форме с мрачными бледными лицами и в плоских фуражках. А третий – явно гражданский, смуглый человек приятной наружности, с темными вьющимися волосами. Он приветливо улыбнулся Ивану и представился:

– Меня зовут Анри Дювиньё, я адвокат вашего кузена, Мансура. Мой отец тоже приехал из Гваделупы, как и вы.

Решив положить конец этим любезностям, один из полицейских протянул ему синюю папку и открыл ее.

– У нас для вас крайне печальная новость. Мы не смогли сообщить вам раньше, поскольку разыскивали вас сначала в Гваделупе, а потом в Мали.

Тут, опустив глаза, заговорил второй:

– Ваш кузен, Мансур Диарра, покончил с собой в камере. Он оставил для вас прощальное письмо.

«Покончил с собой»? Эти слова не укладывались у Ивана в голове. Ниже мы приводим письмо Мансура к брату, которое после упорных поисков нам удалось раздобыть. Оно не слишком длинное, но переполнено искренним чувством:

Мой дорогой Иван,

помнишь, как я тебе говорил: «Главное – это быть при деньгах. И ради этого все средства хороши»?

Как видишь, я ошибся, потому что оказался в отчаянном положении. Может быть, был прав ты: для того, чтобы изменить мир, нужно достучаться до сердца и разума людей. Но как этого достичь? Ведь и сердце, и разум человека очерствели и прячутся глубоко внутри тела.

Я пишу тебе, потому что ты мне больше чем брат, ты – единственный человек на свете, кто видел во мне достоинство и ум. Я уверен, мы с тобой еще встретимся.

С любовью,

Мансур.

Мы не станем задерживаться на неприятных формальностях, которые пришлось соблюсти Ивану. Мы только