Книга Путь Беньямина - Джей Парини

Было в нем и что-то от дурачка, и какая-то неотразимость. Мне вообще нравятся умные мужчины, умеющие выложить в разговоре какой-нибудь сложный довод, основанный на точном знании мира. Вальтер, конечно, прочел все на свете, и большую часть – по два раза. Он был живой, ходячей энциклопедией, его безумное, безудержное, нечеловеческое желание знать все обо всем, что можно найти в книгах, иногда доходило до смешного.

Нельзя сказать, что я не люблю читать: романы (в особенности) и книги по истории – неотъемлемая часть моей жизни. В то время я читала Тацита и Светония, и у обоих были страшные, но замечательные истории о жизни императора Тиберия на Капри. Каким он был чудовищем! Отъявленный фантазер и распутник, потакавший малейшим своим желаниям. Странным образом он напоминал мне Брехтa.

Кафе с зелеными маркизами находилось напротив собора. Обычно мы встречались после обеда. Во второй половине дня свет прямо, вертикально лился на расположенную рядом каменную лестницу; правда, сами ступеньки скрывались за цветами в вазах. На одной стороне пьяццы находилась терраса, огороженная высокими белыми колоннами. Черно-белый знак указывал на фуникулер, на котором можно было спуститься к морю. Вверху, на старой колокольне часы отбивали время; их циферблат, сделанный из голубой плитки, сидел на башне, как монокль. На нем красовался герб Бурбонов – отметка одной из былых эпох колонизации. Мне нравилось на Капри это ощущение живучести: многие завоеватели приходили сюда – и уходили, а остров по-прежнему стоял сверкающей скалой свободы посреди ярко-зеленого моря. Он был неподвластен времени и готов справиться со всем, что бы ни преподнесла ему история.

Площадь была заполнена пожилыми господами в жилетах, рыбаками с задубелыми лицами, щебечущими домохозяйками, детьми и путешественниками со всех концов земли. Все это кишело, бурлило, шумело. Белые, желтые, розовые фасады щурились от солнца, а за нашими спинами свисали с длинной балки стручки красного перца. Наших ноздрей касался доносившийся издалека запах лука, оливкового масла и чеснока: свидетельство постоянной одержимости приготовлением еды – единственной итальянской религии.

Как-то раз Вальтер наклонился ко мне и сказал:

– Пойдемте вместе в пещеру? Завтра?

Произнесено это было sotto voce[77], как предложение. Поколебавшись и задав из приличия несколько вопросов, я согласилась пойти с ним следующим утром посмотреть какую-то легендарную пещеру. Как можно было отказаться от такого приглашения? Бернхард был утром занят и не рассматривал Вальтера Беньямина в качестве возможного соперника в сердечных делах, так что я могла свободно исследовать с ним остров.

– Смотри только, чтоб он не свалился в море, – сказал Бернхард.

В девять часов мы встретились на пьяцце и отправились пешком по виа Кроче, узкой крутой тропе, с одной стороны сплошь усаженной густыми садами, а с другой – почти отвесно обрывающейся в море. Вальтер задыхался и пыхтел, как паровоз, и я подшучивала над ним.

– Вы в плохой форме! – сказала я ему. – Что это за брюшко? Сколько вам лет, шестьдесят пять?

Он лишь щурился и улыбался, принимая мои насмешки как знак сближения.

Закончив восхождение, мы оказались на перепутье, откуда виднелись холмы Туоро и открывалась панорама моря с его темной массой теней, а вблизи монументально, как башни, выступали из воды высокие скалы Фаральони. Вдали, как белая монета на красном фоне скал, мерцал Сорренто. Красота была почти невыносимой.

Я последовала за Вальтером в лес, потом мы прошли еще по одной круто взбегающей вверх тропе через оливковую рощицу, и внезапно перед нами предстал вход в большую пещеру под названием Матермания (Великая Мать). Отвесными стенами она врезалась внутрь известняковой скалы, окруженной кустами мирта и мастиковыми деревьями. Рядом росли изящные приморские сосны, пряно пахнувшие вытекавшей из них смолой. В небе, словно ангелы, парили белокрылые чайки.

К несчастью, я страдаю клаустрофобией и терпеть не могу тесных пространств, поэтому любая пещера для меня, какой бы живописной она ни была, – страшнейший из кошмаров. Всю жизнь мне снились пещеры – петляющие, уходящие в бесконечность, из которых никогда больше не вернуться к свету, пещеры-лабиринты.

Вальтер, стоя в тени, сделал мне знак идти за ним.

– Простите меня, Вальтер, – сказала я. – Но я не могу. Я боюсь таких мест. Не сердитесь на меня.

– Ася, ну пожалуйста, – настаивал он. – Пойдемте!

В том, как он упрашивал меня, сквозило какое-то безумие.

– Да я там просто умру, – отвечала я. – Серьезно.

Он засмеялся:

– У вас невроз. У вас! Кто бы мог подумать!

– Можете оскорблять меня сколько угодно, – сказала я, – в эту вашу пещеру вы меня этим не заманите.

Вальтер решил изменить тактику, надеясь все же уговорить меня.

– Между прочим, там красиво. Я сам здесь уже два раза побывал. Сегодня вот в третий раз пришел. – Продолжая говорить, он протянул руку, взял мою левую руку и мягко, едва касаясь, повел меня в пещеру, а потом по ее покатому полу вверх, в темноту. – Не нужно бояться, – произнес он каким-то театральным шепотом.

– Почему вы шепчете?

– В пещерах полно духов, – объяснил он. – Некоторые из них опасны. А там, в глубине, – Минотавр. Его лучше не будить.

Моя спина вдруг оказалась прижатой к влажной, прохладной стене. Ничего не было видно, Вальтер был рядом со мной. Он был возбужден, его пах уперся в меня, голову он положил мне на плечо. Сама я не ощутила особой страсти, но переживание было необычным, и, признаться, в нем не было ничего неприятного. Мужчины есть мужчины, это у них в природе.

Я, конечно же, вовсе не собиралась вступать в отношения с Вальтером Беньямином. Во всяком случае, в романтические. Я действительно никогда его не любила. Никогда не грезила о нем, как грезят о любимом. Но его страсть покоряла, его простодушным, настойчивым ухаживаниям невозможно было противостоять. Он устремлял на меня свой взгляд, и я, словно пойманное в его паутину насекомое, должна была подчиниться – или почти подчиниться. По правде говоря, я никогда не отдавалась ему целиком. Не разрешала себе. Я так и не стала его любовницей по-настоящему, в полном смысле этого слова.

Тогда, в пещере Великой Матери, мы впервые, как он говорил, «близко пообщались». Так потом будет всегда. У нас установился странный обычай, подразумевавший легкое приятное возбуждение и обманутые надежды, и Вальтер много лет маниакально следовал ему.

Он прижался ко мне, потом его губы приблизились к моему лицу. Я позволила ему поцеловать меня, правда сама не очень охотно отвечала. Я не проявляла активности, и он стал овладевать мной.

Он придвинул мою руку к себе, к тому твердому, что упиралось мне в живот. Брюки у него уже были расстегнуты и спущены до колен. Мне приятно было держать в руке его горячую плоть, змеистую, набухшую. Он очень скоро иссяк и выдохнул: