Книга Кафедра А&Г - Татьяна Соломатина

Алексей Николаевич до самого вечера был в отвратительном настроении. Даже какая-то грамота, вручённая ему в муниципалитете лично мэром, не улучшила настроения. Зачем он ляпнул этой девчонке: «Приходите в ректорат»? Зачем ему эта шестикурсница? Что он с ней будет делать? «Проходите, пожалуйста. Не изволите ли по-быстренькому отсосать?» Совсем ёбнулся. Что теперь? Не принимать? Убежать? А она придёт ведь. Придёт, как пить дать. И с таким же бесстрастным выражением прекрасного лица скажет Лиле свою фамилию. Кручинина? Ректор полез в свой ящик со всякими тайными трогательными ненужностями и достал мятый листок. Елена Кручинина. «Не было у тебя кручины, Алёшенька, так ты сам себе кота в мешке тащишь в уютное логово! И что мне с ней делать?.. Садитесь, Елена. Я смотрю, вы увлекаетесь акушерством и гинекологией?.. Идиот. Куда я смотрю? Лена, вы, как я погляжу… Тьфу, привязалось. Смотрю-гляжу. Что я вообще переживаю из-за какой-то девчонки?! Мало мне дома куклы набитой?.. Присаживайтесь, Елена. Я хотел с вами поговорить… О чём? Лена, я пригласил вас… Для чего? Елена, я пригласил вас по-быстренькому перепихнуться. Вот так намного, на-мно-го луч-ше! Ага-ага… Кретин. Студентка Кручинина, какого вам рожна от меня надо? Чего вы ходите, и сидите, и пялитесь? Я ректор, понимаете? Член, блин, корреспондент. Можно считать, уже и действительный. На мази. Глубокоуважаемый человек. У меня всё хорошо. У меня жена с интеллектом продавщицы рыбного отдела универсама, а женщина, к которой я испытывал хоть какое-то подобие светлых чувств, чуть не повесилась из-за меня же, мудака. Лена, я не умею любить и никогда не собирался этому учиться. В моей жизненной работе совсем иные были и есть цели и задачи, и я с ними неплохо справлялся, справляюсь и впредь собираюсь справляться. Вы не нужны мне, я не нужен вам. Если вы хотите найти во мне спонсора, постоянного любовника или, упаси вас боже, друга, то знайте, я бережлив, если не сказать хуже, непостоянен, и друг из меня, как из свиньи скакун. Ага… Я так это всё бодро или проникновенно или как-то там ещё говорю, а она смотрит на меня совершенно бесстрастно и потом говорит: «Так зачем вы меня пригласили, Алексей Николаевич? Я просто слушала ваши лекции. Я действительно такая тупая, что хожу на ваши лекции, а не к Былинскому или Викторине Феодоровне и Борису Яковлевичу, потому что истинно верую в то, что заведующий кафедрой и ректор, без пяти минут действительный, блин, член Академии наук, читает дельные лекции, вот такая я тупая, понимаете?» А ведь не тупая. Я же вижу! Я, быть может, не видный учёный в том смысле, который это академическое старьё вкладывает в это дурацкое словосочетание, но я точно не дурак. И вижу, что и она не дура. И не сумасшедшая. И не влюблённая по уши поклонница, готовая раздвинуть ноги по первому свисту в первом попавшемся месте. У неё какой-то свой план… Зачем я её позвал-то?..»

Шеф вытаптывал роскошный ковёр, пытаясь понять, что и зачем он делает. Чуть не впервые осознание ситуации не приходило. Он всегда отлично знал, что и зачем он делает, будь это безупречная манипуляция, безответственная глупость или даже подлость. Или мелкая интрижка. И чуть не единственный раз в не такой уж и малой жизни он не чуял, как, когда и куда изменится направление, откуда дует ветер и к каким изменениям его личного микроклимата это приведёт. Кажется, не он выбирал направление движения. Впервые.

Загудел телефон.

– Алексей Николаевич, Елена Кручинина, – негромко и, как положено, официально проговорила Лилия Владимировна в селектор.

– Пусть зайдёт! – зло рявкнул он в ответ.

Секретарша отключилась. Чавкнула магнитным замком дверь, и Лена спокойно зашла в кабинет.

– Здравствуйте, Алексей Николаевич, – спокойно сказала она, но глаза были куда живее тех, дневных, публичных.

– Здравствуйте, Кручинина.

В воздухе повисла некоторая неловкость. Ему не хотелось говорить бодрых нелепиц и общепринятых глупостей. Они стояли друг напротив друга в огромном, щедро обставленном кабинете с парой столов, составленных буквой Т, целой батареей стульев, роскошным письменным столом самого Шефа, диваном, креслами, журнальным столиком, книжными шкафами и так далее.

– А давайте выпьем кофе, Алексей Николаевич, – ожила студентка шестого курса Кручинина и первой обратилась к ректору медицинской академии Безымянному, нарушая субординацию: – У вас сыр есть?

– Российский, – отозвался он и подошёл к холодильнику, – я дорогих вонючек не люблю и у себя в белом друге не держу! – весело крикнул он из-за роскошной деревянной дверцы.

– Он у вас не белый а деревянный. – Девушка присела в кресло, стоящее у журнального столика. Вернее – села, подложив под себя ногу.

– Он сначала белый и только потом деревянный. – Шеф положил на стол сыр, нож и тарелку. И внимательно посмотрел на девушку, так вольготно расположившуюся в его кресле, да и вообще вписавшуюся в интерьер его кабинета как родная. – У тебя жутко толстые щиколотки, Кручинина, – сказал после паузы ректор медицинской академии и пошёл включать кофе-машину.

– А ты – страшный бабник, Безымянный. И гениальный прохвост, – ответила ему студентка шестого курса.

И оба они весело рассмеялись.

Позже – пили кофе, болтая в нём толстыми кусками сыра.

Ему не было так хорошо с тех самых пор, как он запускал в лужу кораблики. Вернее – с тех самых пор ему не было так свободно.

А ей – с того самого времени, когда ещё папа был всегда рядом. Спокойно.

Тот, кто свободен, всегда хуже владеет манипулятивными техниками, чем тот, кто спокоен.

– Слушай, Безымянный, все твои бабы всегда носили жемчуг. Я изучила вопрос.

– Весь? – Алексей Николаевич вытаращился с притворным ужасом.

– Я не имею в виду твоих множественных случайных половых партнёрш. А лишь только твоих баб. Есть очень существенная разница. Непреодолимая дистанция отделяет случайную тёлку от твоей бабы. Для любого мужчины так.

– Да ты большой специалист, как я погляжу!

– Зря смеёшься. Женщины, даже молодые и неопытные, куда лучше разбираются в вопросах взаимоотношения полов, чем мужчины. Для женщин, даже для тех самых несчастных случайных тёлок, не бывает не своего мужчины. Ты с ней спал – и значит, ты её. Для неё. Она с тобой спала – и она никто и ничто, и ни имени не вспомнить, ни фигуры, ни слов, ни во что была одета. Для тебя.

– А что, правда, что некоторые женщины ведут дневник, где…

– Не надо грязи, Безымянный. Мысли масштабнее. Ты же учёный, хочешь ты того или нет, считают так знающие тебя или не считают. Ты учёный, потому что ты умеешь мыслить. А ты умеешь. И мысли твои материализуются. Воплощаются в жизнь! – если вспомнить недавние лозунги. Материализованные, воплощённые мысли – счастье учёного, даже если он не понимает ни своего счастья, ни того, что он учёный. Но я сейчас не об этом. Сосредоточься. Все твои бабы носили жемчуг. Я изучила вопрос, повторюсь. Первая жена носила – на одном из замшелых стендов приклеено пожелтевшее фото какой-то кафедральной гульки. Рядом с тобой сидит дама. На шее у неё нитка жемчуга, в ушах – жемчужные серьги. Мимо нас – меня и стенда – как раз проходил бодрый старичок, и я спросила его, кто эта женщина рядом с тобой. «Первая жена Шефа», – ответил он.