Книга Глубокий поиск. Книга 3. Долг - Иван Кузнецов

Но однажды бархатным августовским вечером в плохо освещённой аллее у танцплощадки Лёня обнял меня за плечи, неловко прижал к себе и порывисто поцеловал в губы. Я оторопела. Развивая успех молниеносного наступления, Леонид снова наклонился и решительно впился в мои губы.

Я вскрикнула с ужасом и отвращением и толкнула мужчину в грудь изо всех сил. Мой друг едва устоял на ногах, выпрямился. На фоне чёрной глубины парка белели его рубашка и лицо. Оно исказилось гримасой такой жестокой, злой обиды, что я сжалась в комок: сейчас ударит! Его глаза стали огромными и чёрными.

Лёня не ударил меня. Он, прошептав какое-то ругательство, развернулся на каблуках, вновь при этом пошатнулся и убежал в душную, предгрозовую ночь.

Я с облегчением перевела дух.

Леонид не вернулся, чтобы попытаться объясниться. На работе он больше не заходил в отдел и устраивал так, чтоб даже в коридорах, столовой и прочих общественных пространствах со мной не встречаться. Он будто исчез. А спустя где-то год я случайно узнала, что старший лейтенант поступил в академию.

Я не скучала. Я даже не вспоминала. Всего однажды ощутить направленную на меня ярость мужчины оказалось достаточно, чтобы перестать числить его своим другом.

Я не анализировала собственных чувств. Теперь-то очевидно: травма отношений с Геннадием оказалась слишком глубока. Любое интимное прикосновение, тем более столь напористое, казалось мне, влекло за собой ужас и боль.

И всё же Леонид своим поступком сделал мне роскошный подарок! Впервые после операции я дала отпор решительному действию, определённо читавшемуся как приказ! Какая-то новая связка пробилась и закрепилась в мозгу. Тропка к обретению самостоятельности, к возвращению из плена.

Вскоре после того случая я по собственной инициативе сделала аналитическую выжимку из подборки исторических справок, что дали мне на печать. Мне просто вдруг показалось, что масса сведений и слов складывается в систему, которую можно изложить кратко, обобщённо. Показала начальнику: не пригодится ли? Тот одобрил и стал поручать мне реферирование иностранных источников в секретной библиотеке по темам, которые сам задавал.

Я получила, таким образом, отличное упражнение для мозгов, но стала много времени проводить в тёмной секретке, где каждый сидит за отдельным столом и не принято подходить друг к дружке, чтобы поболтать.

Мои возвращения на привычное рабочее место в приёмной начальника кое-кто воспринимал теперь как праздник. После того как наш с Лёней разрыв стал очевиден, товарищ Ясеновый приходил весёлый, довольный, шутил больше обычного.

Минус во всей истории с Леонидом был лишь тот, что он – с досады, видно, – постарался в определённых кругах представить меня взбалмошной недотрогой. Другие теперь взирали на меня со стороны с любопытством и опаской, но сойтись поближе не рисковали…

Поразительно, как всё же легко я тогда вычеркнула Леонида из сознания и памяти! А в сердце он, бедняга, похоже, не успел запечатлеться. Только сейчас мне стало интересно и важно понять, почему он так разозлился тогда, почему убежал, ничегошеньки не попытавшись выяснить и исправить. Долго я ломала голову. Но ответ прост и лежит на поверхности. Его ранения!

Уверена: он скрывал под формой и бравой выправкой серьёзное увечье. Может, он ходил и танцевал на протезах, как Маресьев, а может, что-то другое, как он считал, обезображивало его тело. Лёня был так молод! Его внезапная порывистость, его неловкий напор были, конечно же, следствием неопытности, ещё совсем мальчишеской, и мужского, тяжёлого страха. Он больше смерти боялся, что женщина, узнав его таким, как есть, с отвращением оттолкнёт. Что я и сделала. Да, я не успела увидеть его без одежды. Но он же не знал: а вдруг я давно разгадала его тайну, а вдруг сама мысль о близости с увечным так страшно противна мне?!

Если бы я сама не была калекой, я, конечно же, нашла бы возможность повстречаться с обиженным Леонидом вновь, уговорила бы объясниться, догадалась бы частично приоткрыть причину своего страха. Но мне в прямом смысле не хватило на это мозгов.

Беда, что сквозь боль собственных ран ни один из нас не сумел разглядеть и почувствовать другого. Беда! Надеюсь, что я осталась единственным разочарованием в жизни Леонида, что теперь он счастлив!

После того как я лишилась ухажёра, с которым проводила свободное время, у меня вошло в привычку возвращаться с работы домой пешком в любую погоду – по возможности разными маршрутами, а также совершать многочасовые прогулки по воскресеньям. Я исходила весь центр в пределах Садового кольца. Как правило, без определённой цели и плана – куда ноги несли.

Я придумала себе собеседника. Точнее, молчаливого, но надёжного спутника моих прогулок по городу. Представляла, будто рядом шагает мой добрый покровитель – тот самый пожилой сосед по коммуналке военной поры, – любитель и знаток московской старины, который помог мне выжить, благодаря которому я получала продуктовые карточки в достатке, могла не работать, да и учёбой себя не утруждала. Добрый сосед имел влияние и связи. Он жалел сироту, и я ни в чём не нуждалась – совершенно незаслуженно, как теперь можно оценить. Ближе к концу войны он устроил меня учиться на машинистку, а потом пристроил работать в штаб ВМС…

Опять затягивает меня в зыбкое болото этой унылой легенды о собственной «никчёмной» юности! Она так живуча, хотя является всего лишь прикрытием подлинной сущности событий.

Немотивированная апатия, отсутствие чётко выраженных, сильных эмоциональных переживаний хоть по какому-нибудь поводу, равнодушие к судьбе близких людей и их смертям могли бы быть признаком серьёзного психического заболевания. Не в мою пользу свидетельствует трудноуловимая странность в моём поведении – такая, будто я то чуточку чокнутая, то нормальная, то заторможенная, то скорая, то сообразительная, то бестолковая; странность, которую я и сама ощущаю и с которой до сих пор не могу сладить.

Однако в моём случае блёклая история явилась тем убогим объяснением, которое сумел создать покалеченный разум, чтобы заполнить пустоту на месте вычеркнутых из памяти лет…

Я даже не сочинила имени своему «соседу по коммуналке», «благодетелю» военных лет. Но во время прогулок смутный образ оживал.

Мой придуманный спутник как будто бы имел возможность видеть город моими глазами. В своих путешествиях я не чувствовала одиночества, поскольку мысленно рассказывала: «Смотрите, театр Вахтангова отстроили заново. Да-да, я знаю, что до того, как попала бомба, он был совсем другим! А теперь вон какой станет торжественный и солидный… Вот фасады приводят в порядок. Смотрите, покрасили дома даже в переулках – как стало нарядно и весело!.. Допожар-ный крошечный особняк-старичок. Пережил войну, и его теперь тоже подновили… Лифт! Лифтовую шахту прямо снаружи приделывают к дому. То-то удобно станет жителям подниматься на верхние этажи! Аляписто снаружи? Да ну! Интересно, необычно!.. Смотрите, купола кремлёвских соборов наконец золотят. Как они засверкали на солнце! Рубиновая звезда и рядом золотой купол – красиво… А у Смоленки целый квартал порушили, чтобы строить высотку. Жалко, правда?.. Но здание выходит красивое, величественное. Специально приехала на Воробьёвы горы – поближе посмотреть на будущий университет. Он тоже почти готов. Как вверх глянешь – дух захватывает! Отсюда видно, как поднимаются другие высотки. Похожи на горные вершины, только снега не хватает. Вся Москва как на ладони. Хороша, родная! А теперь куда? Смотреть новые дома на набережной? Они – с картинами по фасадам, с лепниной, с мозаикой. Нет? Нырнём обратно в переулки?.. Здесь тихо. Как тихо течёт здесь время…»