Книга Энигма-вариации - Андре Асиман

— А ты с ним... — Я не закончил вопроса.

— Ты с ума сошел, — ответила она. Ей осталось лишь в восемь отпустить своего автора — и полная свобода.

— Хороший писатель? — спросил я.

— Между нами?

Этим было все сказано. Она оказалась в прекрасной форме, искрилась и щетинилась больше обычного, мне это пришлось по душе. Я спросил, не закрылся ли тот ресторанчик напротив ее квартиры.

— Итальянский, с милым официантом?

— Он самый.

— «Болонья».

Зачем я прикинулся, что забыл название?

— Насколько я знаю, нет.

Вот только она больше не живет в центре. Где же она живет? Рядом с Лексингтон-авеню, сказала она, в нескольких кварталах от того места, где проходило мероприятие.

А там есть где поужинать? Это я так приглашаю ее на ужин? Именно, подтвердил я. Полно всяких мест. «Но я могу и сама что-нибудь быстренько сообразить». Автор подарил ей целый ящик отличного бордо. «Так что оставайся». Я остался.

Годы нас не изменили. Мы дошли до ее дома. Она быстро приготовила поесть, добавив к мясу, по ее словам, это самое бордо из уже открытой бутылки, что, по ее словам, было просто преступлением. Потом мы сидели все на той же кушетке. Все та же кошка. Те же бокалы, тот же стол, унаследованный от родителей. «Из Питер-Купер-Виллиджа, да?» — спросил я. «Из Питер-Купер-Виллиджа», — повторила она, чтобы показать, что она помнит, что я помню, и ее это больше не впечатляет. А что, кто-то умер? Ну и вопрос! Нет, никто не умер. А что этот большой черный веер, напоминавший возмущенного ворона, которого поймали, выпотрошили и набили ватой, не дав до конца умереть? С ним пришлось расстаться. А как там последний сожитель — точнее, сожители? — исправился я. Ничего интересного. Ну, тут ничего нового, заметил я. Она улыбнулась, я улыбнулся. «Ты хочешь сказать — между нами?» Как здорово ей удается отыскивать невысказанные смыслы, которые сам я не решаюсь облечь в слова. «Я все та же, а ты?» — спросила она, будто упоминая о старой приятельнице, которую я мог и подзабыть. «Нисколько не изменился, — ответил я. — Не менялся и не собираюсь». — «Я так и думала», — сказала она. «И я не про внешность». — «Я знаю, про что ты».

Наша смущенная зачаточная улыбка досказала оставшееся. Она стояла у кухонной двери с бокалом в руке. Кончилось тем, что я сдался, сдаться мне хотелось с самого начала. То, что я поцеловал ее прямо сейчас, не дожидаясь подходящего момента, сообщило всему эротический, едва ли не непристойный преждевременный азарт. Она страстно вернула поцелуй. Наверное, потому что целоваться было проще, чем говорить. Я хотел сказать, что ждал этого много лет, что не выдержу еще четыре года, если этот раз — последний. Но мы были слишком счастливы, чтобы говорить.

Два дня. Потом мы поссорились. В субботу вечером я захотел сходить в кино, а ей больше хотелось в воскресенье днем. По субботам народу слишком много, сказала она. Но мне именно поэтому и нравится ходить в кино по субботам. Я люблю, когда много зрителей. А днем в воскресенье там уныло. Кроме того, ненавижу выходить из кинотеатра в хмурый закат воскресенья, которое катится к неминуемой смерти. Оба стояли насмерть. Сдаться было просто, но не один не сдавался, и чем отчаяннее мы упирались, тем труднее было уступить. В тот вечер я из вредности пошел в кино один, оттуда отправился к себе и не стал ей звонить. На следующий день она сходила на тот же фильм и не позвонила тоже. Краткое объяснение по электронной почте в понедельник утром продлилось минуты две. Потом переписка замерла.

При следующем нашем разговоре ни один не смог вспомнить, по поводу какого фильма мы разругались в тот давний день четыре года назад. Было смешно. Видимо, у нас назрело, сказал я, пытаясь замылить этот эпизод и загладить наше нелепое поведение — мое поведение, поправился я. Ей представлялось, что есть слова поточнее, чем «назрело». «Сглупили»? Безусловно. Ты или я? — спросил я, пытаясь добавить перца в разговор и оставляя за ней право сделать первый выстрел. «Ты, разумеется». А потом, поскольку первый гол забит: «Но, наверное, и я тоже», — сказала она. А может, мы тогда просто задирались по своему обыкновению.

Комната в квартире на Верхнем Вест-Сайде была забита народом, шум стоял оглушительный. Она хотела познакомить меня с мужем — он находился в соседней, такой же набитой комнате. «А ты?» — спросила она, явно имея в виду: ты тоже с кем-то пришел? Я с Манфредом. Он тоже здесь? Она улыбнулась, я улыбнулся в ответ. А потом мы посмотрели друг на друга и, не стерпев повисшего между нами вежливого молчания, прыснули от хохота. Смеялись мы не над моей жизнью с Манфредом, хотя, возможно, именно смех и был лучшим способом поднять эту тему. Мы хохотали, потому что моментально поняли: каждый исподтишка следил за жизнью другого. Я знал про ее замужество, она знала про Манфреда. Возможно, смеялись мы просто из-за той легкости, с которой общаемся вот так, по-дружески, после того нашего расставания.

— А я знала, что здесь тебя встречу, — сказала она.

— Откуда?

— Сама попросила их тебя пригласить. Мы рассмеялись.

— А ты небось догадался, что это моих рук дело, вот и пришел.

Снова она читала мои мысли, и это было здорово.

— Ну как оно у тебя? — спросила она наконец. Я прекрасно понял, про что она. Она же, увидев, что я вроде как озадачен, добавила: — Ну в смысле с Манфредом.

— Обычно. По-домашнему. По воскресеньям складываем выстиранное белье, — сказал я. — А что у тебя за муж? — поинтересовался я, пока мы пробирались через толпу.

— Именно такой, какие мне всегда и попадаются: умнющий, язвительный и наедине нестерпимо угрюмый. Я пришла к выводу, что мужчины все угрюмые, — или ты не знал?

— Сам я всегда был угрюмым. С последнего курса, — подтвердил я, пытаясь смягчить ее отповедь.

— С незапамятных времен, — поправила она.

— Впрочем, он такой мачо, что на публике угрюмым не бывает. — Она посмотрела в сторону мужа. — Все непросто, — произнесла она наконец.

Я понял: за этим последует неприятное признание.

— Ты ничего не спрашиваешь, — заметила она, точно еще не решив, что сказать дальше.

— Но... — начал было я, подталкивая ее к откровенности непроизнесенным словом.

— Но я все равно тебе скажу, потому что на всей этой сраной планете только ты один и поймешь. Я его, может, и люблю. Но я никогда не была в него влюблена, ни на миг, ни на сколько.

— Выходит, у вас идеальный брак, — заметил я.

Я пытался сохранять легкость, небрежность. Может, потому что мне не хотелось знать больше или не хотелось расспросов про мою жизнь — чтобы и тут ничего не зашаталось. Но она будто не услышала этой ремарки.

— Не издевайся, — фыркнула она. — Я тебе об этом рассказываю только потому, что между нами все в точности до наоборот. Мы будем влюблены друг в друга, пока не сгнием дочиста, до зубов, ногтей, волос. Что, однако, ничего не значит, поскольку мы и двух дней не способны прожить вместе.