Книга Замуж – никогда - Таня Винк

— Жить вместе ради детей нельзя, это разрушает их души.

В комнате повисло ледяное молчание. Прервала его Татьяна Яновна: она захлопнула альбом и посмотрела на часы:

— Мне пора к маникюрше.

Дима и Аня попрощались и ушли.

— Ты не обижайся на нее, — сказал Дима на улице, — она всегда такая… въедливая.

— Я не обижаюсь, — Аня взяла Диму под руку и коснулась головой его плеча. — Она твоя мама. — Девушка вздохнула. — Это счастье, когда есть мама.

Дима сжал ее руку:

— Ты очень хорошая, и моя мама это поймет.

Поймет? Вряд ли. Чтобы понять, надо к этому стремиться, а у Татьяны Яновны такого стремления нет, Аня видела это по ее глазам. Они обе видят друг друга насквозь, и Татьяна Яновна Ане не нравится. Хм… далеко не каждая свекровь нравится невестке. Димина мама давит на Аню, именно давит, с одним желанием — растоптать, как таракана на сверкающей чистотой кухне. Раздавить до смерти, то есть сделать так, чтобы Аня перестала существовать для Димы. Они чем-то похожи, Татьяна Яновна и Игорь. Игорь тоже давил на Аню, но не до смерти, а так, слегка, нажимал и смотрел — трепыхается? Ага, тогда можно нажать еще. Во всей его фигуре присутствовала обособленность, а теперь Аня видела то же самое в Татьяне Яновне — общаешься с ней, ждешь отклика в ее словах, жестах, взглядах, улыбке, но ничего не получаешь. Возникает впечатление, будто напротив тебя не человек, а хищник. И в разговоре Татьяна Яновна сама по себе, будто не слышит ни Аню, ни Диму. Гнет свою, нужную только ей линию. Да… И Игорь, и Татьяна Яновна закрыты для других. Закрыты наглухо. Несчастные люди…

Несчастные? Аня горько усмехнулась. А разве она сама не закрыта наглухо? Ладно от чужих, но от Димы? Он ведь так ей близок… И наверняка тоже видит ее насквозь. Да, видит… «…Родная, иногда я вижу в твоих глазах что-то такое… Но не понимаю, что это…»

Аня сполоснула стакан, поставила его на сушилку и тихонько вернулась в комнату.

Как только девушка забралась под одеяло, Дима обнял ее и поцеловал. Она подалась к нему, раскрылась, и через мгновение ее, Ани, уже не было, и Димы не было — их поглотила прекрасная, ненасытная, дрожащая, ошеломляющая любовь, творящая в сумерках ночи самое себя…

…Засыпая, девушка вдруг подумала: альбомы с фотографиями выбросила Шурка. Да, она. Больше некому. Шурка тоже смотрела на нее, как Татьяна Яновна…

Девочка не такая, как все

Дедушка Рома так и не пришел. Он умер во дворе возле калитки: у него остановилось сердце. Вернувшись домой, Аня сразу же ему позвонила, но дедушка не взял трубку, и девочка почувствовала неладное. Мама сказала, что он, наверное, передумал идти в цирк и отправился к кому-нибудь в гости.

— Он не мог так поступить! — крикнула Аня, застегивая пуховик.

— А куда это ты на ночь глядя? — удивилась мать.

— К деду.

— Завтра поедешь! — отрезала Инна.

— Я поеду сегодня! — в тон ей ответила Аня, засовывая в карман ключи от калитки и дома.

Настороженно глядя в сузившиеся глаза дочки, Инна забеспокоилась, подумала, может, поехать с ней? Виктор туда не сунется, даже если дом тестя будет полыхать огнем.

— Ладно, поезжай. Как только доберешься, сразу позвони.

Инна готовила форшмак, когда Аня ей позвонила и прокричала в трубку, что дедушка умер.

Его похоронили рядом с бабушкой. Приехало много людей, только из магазина, где он работал, прикатило целых два автобуса. Баба Вера не приехала, у нее последнее время ноги болели, еле ходила. Иначе быть не могло — уж очень она грузная. Женьку оставили у тети Оли. Удивительно, но попрощаться с Романом Андреевичем пришли даже Федор и Нинка. Николая не было — о нем давно в селе ничего не слышали, говорили, что перевелся в Донецк и вроде женился. Что уже майора получил. Про Катьку говорили, что она сильно пьет и что Галка мается с ней в общежитии, а Шурка живет у какого-то мужика. Деда закопали, венки поставили, цветы положили, и народ потихоньку потянулся к выходу из кладбища. Возле могилы остались только Аня и Рекс.

— Ну что, Рекс, — Аня присела на корточки, — теперь ты с нами жить будешь.

— Где это он с нами будет жить? — услышала она раздраженный голос отчима и обернулась.

— Как где? — растерялась Аня. — Дома…

— Такой собаке не место в квартире.

Отчим что-то хотел сказать, но Инна, стоящая рядом с мужем, опередила его:

— Пусть пока тут поживет, в сарае. Попросим соседей, чтобы его кормили.

— Я никого просить не буду! Я с ним останусь! — Аня насупилась.

Несколько мгновений мама пристально на нее смотрела, а потом махнула рукой.

— Делай что хочешь, — нервно сказала она, — у тебя каникулы.

— Он весь дом изгадит! — встрял отчим. — А нам продавать его надо!

Аня смерила его холодным взглядом.

— Не изгадит! Этот пес лучше, чем некоторые люди, — бросила она и тут же устыдилась собственной грубости.

— На что это она намекает? — Виктор уставился на жену хмельным взором.

— Да ни на что она не намекает! — вспылила Инна. — Прекратите! — Она рубанула воздух ладонью. — Нашли время! — И она двинулась к выходу.

— Мама, — Аня стояла возле собаки, — я хочу знать, где будет жить Рекс. Хочу услышать это прямо сейчас!

Инна остановилась.

— Прекрати! — прошипела она, осматриваясь — несколько селян обернулись и прислушивались к разговору. — Идем, нас люди ждут!

— Я не пойду, я буду с Рексом.

— Ну и стой тут, пока не околеешь. — Инна махнула рукой и направилась к кладбищенским воротам.

Некоторое время Аня смотрела на спины удаляющихся людей, потом снова присела на корточки и обхватила морду Рекса ладонями:

— Не бойся, я тебя не оставлю. — Девочка поцеловала пса в нос и увидела в его глазах слезы. — Пойдем… Погреемся, поедим.

Соседки помогли убрать после поминок, и тут Аня заявила, что не оставит Рекса. В ту же секунду в Инне ядовитой пеной вскипело негодование, и первое, что ей захотелось сделать, — схватить дочку за руку и вытащить на улицу. «Ишь какая наглая! — вертелось у нее в голове, набирая обороты. — Я тебе сейчас покажу! Мать надо слушаться!» Она уже сделала полшага к Ане. Уже рука потянулась к ее воротнику. Виктор за спиной ободряюще хмыкнул. Но что-то ее остановило.

…До последнего дня своей короткой жизни Инна пыталась понять, что же тогда произошло. Почему за доли секунды внезапное смятение и такая же внезапная щемящая боль заслонили собой не столько злость на дочку, сколько досаду на отца. Да-да, именно досада, ярко вспыхнувшая в тот момент, когда Инна узнала о его смерти, не покидала ее ни днем, ни ночью. Как он мог так с ней поступить? Ушел и… И ничего не сказал… Именно досада доминировала в ее переживаниях, действовала, как успокоительное, похлеще водки — в те дни ей почему-то особенно сильно хотелось выпить, и она пила, мешая водку со слезами. А когда после похорон Инна вошла в отчий дом и споткнулась о стоптанные тапочки, а потом увидела на столе брошенный в спешке бритвенный прибор, чашку с засохшим пакетиком чая, надкушенное печенье на краешке блюдца, рубашку, свисающую со спинки стула, — досада, щедро приправленная обидой и злостью на папу, на рано ушедшую маму, на свою неудавшуюся жизнь, заставила ее до боли стиснуть зубы. И лишь одна мысль билась в ее мозгу: только бы не расплакаться! Прочь отсюда! Прочь! Бегая по дому, собирая продукты, документы, деньги, вещи, Инна время от времени покрикивала на Рекса, чтобы не ходил за ней, но он все равно ходил и наблюдал.