Книга Сад изящных слов - Макото Синкай

— Сёко, ты завила волосы?

— А, да. Только я ещё не научилась, и вышло не очень... — ответила я, опуская глаза.

— Тебе идёт! — сказал он и нежно положил свою большую ладонь мне на голову.

Мои щёки тут же жарко вспыхнули.

— Сёко-тян такая лапочка, когда краснеет!

— Повезло тебе, Макино. Мне бы такую подружку! — наперебой подшучивали его друзья.

Для меня стало привычным дожидаться, пока у него закончатся занятия в секции, а потом идти домой вместе со всей его компанией.

— Дурак, других неиспорченных девушек в нашей школе нет! — сказал сэмпай и засмеялся.

«Ну всё, пошёл трепать!», «Хвастаешься подружкой — гони штраф!». После развесёлой перебранки его друзья пошли своей дорогой. А мы с ним сели на электричку. Через десять минут мне уже надо было выходить, но он сказал, что хочет побыть со мной подольше, и я ещё двадцать минут ехала с ним до его станции. Когда мы оставались вдвоём, он менялся. Поначалу едва заметно, но чем дальше, тем больше он становился другим человеком.

— Сёко, насчёт причёски... — сказал Макино-сэмпай всё тем же вкрадчивым голосом и погладил меня по голове, слегка потянув при этом за волосы. Я встревожилась, что созданная с таким трудом укладка растреплется, и посмотрела на него. — Ты совсем не умеешь делать завивку. Жуть, да и только. А ещё я бы посмотрел, как тебе пойдут волосы поярче. По-моему, будет лучше.

«Вот как?» — подумала я. Зашла на обратном пути в аптеку, выбрала там краску для волос. И тем же вечером решительно перекрасила их в густо-розовый цвет. На следующий день в школе все хвалили мой новый образ. Как красиво! Как по-взрослому! Но до тех пор, пока мы не остались вдвоём, я не находила себе места. Когда все его друзья разошлись, Макино, продолжая мило улыбаться, схватил меня за волосы и несколько раз сильно дёрнул, будто пытаясь их вырвать.

«Больно, больно, больно», — визжали они. А ещё: «Люблю, люблю, люблю».

— Ха-ха-ха! Ну это уж перебор! Ты ж не из банды какой-нибудь. Теперь я вижу, что чёрные лучше.

Ночью я вернула волосам чёрный цвет. Из-за частого окрашивания они утратили блеск и стали ломкими. Но я всё равно была счастлива, радовалась, что Макино-сэмпай одной мне открылся с другой стороны, и думала только о том, что ещё ему может понравиться.

— Сёко, ты девственница? — внезапно спросил он, когда после уроков мы остались вдвоём в его классной комнате.

В его голосе звучало не больше напряжения, чем несколько минут назад, когда он обсуждал с друзьями игры для мобильных телефонов.

— А?.. Я... Э-э...

Я растерялась: он шутит или спрашивает всерьёз? Когда ему что-то от меня нужно, ошибаться нельзя. Лампы в классе не горели, но спортивная площадка за окном работала как огромный рефлектор, заливая комнату отражённым оранжевым светом. Через закрытую дверь, как из-под надетых наушников, просачивался весёлый гомон, всегда наполнявший коридор по окончании занятий.

«Прекрасное время, когда школа больше всего похожа на школу», — подумала я.

— Я задал вопрос.

Его правильное лицо, омытое рассеянным свечением из окна, было до невозможности красивым. По кромке волос на затылке скользили мягкие блики. Я должна ответить.

— Только между нами — да, я храню невинность! — сказала я, чувствуя, как от жгучего стыда начинает кружиться голова.

— Ха-ха-ха! «Храню невинность», кто ж так говорит!.. Короче, придержи её до моего дня рождения. Не хочу даже пальцем касаться женщины, которая знала других мужчин.

С этими словами он коснулся моих горящих щёк. Потянулся ко мне губами. Он хочет меня поцеловать!.. Я крепко зажмурилась и ждала, когда его губы коснутся моих. Время шло, но ничего не происходило. Наконец послышался сухой смех:

— Сёко, не жмурься так сильно. Ты становишься настоящей уродиной!

От смущения на глаза навернулись слёзы. Ах, ну почему я не потренировалась целоваться? Не знаю, смогу ли я остаться в здравом уме до его дня рождения — он только в следующем месяце. Охваченный оранжевым сиянием, Макино-сэмпай печально смотрел на меня. Всё моё тело окатило ноющей болью, не выражавшей ничего, кроме счастья.

— Мы всё! Пойдём домой! — Один из его друзей заглянул через дверь, и сэмпай с нежностью сказал:

— Идём, Сёко.

К моему стыду, мои подмышки насквозь промокли от пота, и мне захотелось убежать куда подальше. Но я бы ни за что не смогла.

Лето выдалось исключительно жарким.

Весь месяц с того момента и до дня рождения Макино-сэмпая меня бросало из крайности в крайность. То мне стало стыдно от одной только мысли, что он увидит, как я потею, или учует какой-нибудь запах, поэтому я одержимо старалась сократить потребление жидкости, доведя себя до обезвоживания.

Затем я вбила себе в голову, что разочарую его, если слишком похудею, и сорвалась посреди ночи в закусочную за гюдоном[74], но после, распсиховавшись, что из-за дешёвого мяса от меня будет неприятно пахнуть, побежала в туалет и вызвала рвоту. В общем, слепо металась во все стороны, как зверёк с завязанными глазами. Перевела дух я только тогда, когда наконец благополучно лишилась девственности. По правде, я опасалась, что после этого сэмпай меня бросит, но ничего подобного: со мной он вёл себя неизменно нежно.

Должно быть, в тот день жара тоже не спадала.

Ведь тем летом не могло быть и дня, когда она становилась хотя бы чуточку терпимей. Но, вспоминая те события, я понимаю, что и щекотка от пота, стекающего по коже, и восприятие температуры и влажности — все эти ощущения мне изменили. Мне кажется, тогда я пересекла границу, за которой перестаёшь разбираться в собственных чувствах.

Это случилось после уроков, прямо перед каникулами.

По просьбе Юкино-сэнсэй я собрала заполненные бланки теста и в радостном предвкушении встречи с давней подругой — ура, я смогу с ней поговорить! — направилась в кабинет литературы. В июне Макино-сэмпай со всей своей компанией ушёл из секции, и с тех пор у меня практически не осталось времени общаться с кем-нибудь, кроме него.

Я поднялась по лестнице, повернула в коридор и уже собиралась постучать в дверь кабинета, но остановилась. Мне показалось, что внутри кто-то с кем-то ссорится. Пока я прикидывала, что мне делать и не лучше ли зайти попозже, из-за двери донёсся возмущённый вскрик:

— Как ты смеешь!

Голос принадлежал Юкино-сэнсэй. Изнутри послышались приближающиеся шаги, и я поспешила спрятаться за лестницей.

Из кабинета вышел парень в школьной форме, и это был Макино-сэмпай. На его лице застыла улыбка, в которой сквозило что-то жестокое, — такую я иногда замечала, когда мы оставались наедине. Обычным неторопливым шагом, как ни в чём не бывало, он удалился в сторону кабинетов двенадцатых классов.