Книга Аспект дьявола - Крейг Расселл

– Нет, спасибо, доктор. Сегодня был очень долгий день. – Это была правда, к тому же Смолак видел, что не менее уставший Бартош пригласил его из вежливости.

Получив отказ, доктор с облегчением выпрямился.

– До скорой встречи, поговорим еще. Спасибо, что подвезли. – Он на мгновение сделал паузу. – То, что мы видели сегодня… То, что он сделал с этой женщиной… Это неспроста, в этом есть особый смысл.

– Да?

– Это эскалация. Он явно вдохновлен Джеком Потрошителем, но, боюсь, что он хочет пойти дальше.

– Что вы имеете в виду?

– Он хочет стать не просто таким же знаменитым, как лондонский убийца, а более известным. Он хочет, чтобы его слава затмила память о Джеке Потрошителе. Вы понимаете, что это значит.

– Что жертв будет больше, чем в Лондоне. Что он не остановится. Он будет продолжать убивать, пока мы его не поймаем.

Бартош кивнул.

– Настоятельно рекомендую вам спросить экспертов в Орлином замке о том, что они думают о Кожаном Фартуке. Спокойной ночи, капитан.

– Спокойной ночи, доктор.

Смолак проследил, как маленький полицейский врач зашел в парадную. Ему нравился Бартош, но его беспокоило, что брат известного серийного убийцы так тонко понимал мышление преступника.

3

У Виктора не было времени разглядеть, были ли это те трое из паба. Не успел он опомниться, как один из них ударил его. На мгновение он отключился, а очнувшись, обнаружил, что лежит на мокрых булыжниках. Он шевельнулся, и этот момент к его голове полетел тяжелый ботинок; удар был нацелен в лицо, но так как нападавший поскользнулся, пришелся в плечо. Виктор сжался, ожидая следующего, более точного удара. Но его не последовало. Он услышал крик. Истошный, безумный крик. Крик сумасшедшего.

С трудом поднявшись на ноги, Виктор увидел, что никто не собирается добивать его. Один из троицы прислонился к стене дома и судорожно сжимал правое предплечье. Ткань рукава расцвела черно-красным в уличном свете. Двое его приятелей пытались приблизиться к нему, чтобы помочь, но на их пути стоял Филип. В свете фонаря блеснуло что-то длинное и блестящее. Нож. Филип размахивал перед их лицами длинным ножом. Он без остановки кричал, осыпая немцев гнусными оскорблениями, смакуя подробности того, что он сделает с ними и с их женщинами, если разыщет их.

Виктор понял, что гнев нападавших испарился: они осознали, что имеют дело с чем-то гораздо более опасным, чем уличная драка. Ожидавшие в засаде, они сами попали в засаду, и на их лицах отразился ужас.

Виктор подскочил к Филипу.

– Отпусти их, – закричал он.

Филип обернулся и посмотрел на Виктора, теперь лезвие ножа было направлено в его сторону.

– Пусть заберут своего приятеля и уходят, – сказал Виктор уже спокойнее. – Они свое получили.

Филип пожал плечами и кивком головы указал немцам на раненого. Поколебавшись, они подбежали к нему и торопливо увели по направлению к пабу.

– Нам лучше уйти отсюда, – сказал Филип. – Хотя эти ублюдки сами заварили кашу, они наверняка позвонят в полицию.

Виктор ничего не сказал, просто пошел с Филипом в сторону его дома.

– Нет, – остановил его Филип, тон у него был решительный. – Пришло время идти своим путем. Разве ты не видишь? Пусть каждый делает то, что должен делать.

– Но, Филип, тебе нужна помощь. Я не знаю, что случилось с…

– Тебе тоже лучше уйти отсюда. Эти фрицы могут вернуться в любой момент с большим количеством друзей или с полицией. Если поспешишь, успеешь сесть на последний поезд.

Не попрощавшись, Филип Староста растворился в тумане пражской ночи – нырнул за угол и исчез из виду. Виктор знал, что он исчез и из его жизни.

Оказавшись в одиночестве на пустынной улице, он почувствовал себя беззащитным. Поднял шляпу с земли, выпрямился, отряхнул пальто и быстро двинулся в направлении железнодорожного вокзала.

4

К четырем часам утра Лукаш Смолак вернулся в свою квартиру. Он решил поспать пару часов, прежде чем ехать в участок, но стоило ему лечь в постель и закрыть глаза, как в сознании беспощадно замелькали кровавые картины. Никогда еще убийство не было для него таким личным. Он обнаружил, что по-детски обижается на мертвую женщину за то, что она произвела на него такое глубокое впечатление. Почему? Что это было? Почему Анны Петрашовой так много в его душе?

Он лежал в кровати и курил, конечности были свинцовыми, но мысли роились и роились в голове, прогоняя сон, в котором он так отчаянно нуждался. Смолак попытался отбросить воспоминания, но они, как навязчивая идея, не покидали его.

Был только один способ избавиться от наваждения: воссоздать в памяти детство, счастливые времена, которые он провел со своим отцом. Они ловили рыбу в реке, изогнутой линией пересекавшей их деревню, или шли сквозь солнечные пятна, собирая ягоду в лесу… Через некоторое время его начала одолевать дремота. Лукаш Смолак заснул и увидел сон.

Во сне мир и все в нем было огромным, а сам он был ребенком, лет десяти, не больше, и этот юный возраст почему-то беспокоил Смолака. Он чувствовал себя беззащитным и уязвимым. Мир, который ему снился, – мир его детства, – теперь таил угрозу. Все вокруг было колючим, с острыми краями и зернистой, как наждак, поверхностью. Каждая деталь была невероятно отчетливой – настолько, что резало глаза.

Он бежал через деревню, которая была точно такой, какой он ее помнил, за исключением того, что дома казались великанскими и пугающе осязаемыми. В небе над деревней все менялось с неестественной скоростью. За очерченную уверенной рукой линию горизонта уносились кипящие облака, окрашенные в карминно-красный цвет.

Мать попросила его сходить в магазин отца, чтобы принести килограмм остравских колбасок на ужин. Она сказала об этом на немецком, на своем родном языке. Она старалась говорить по-немецки при любой возможности, чтобы язык отложился в юном уме сына. Пока Смолак был маленький, так было всегда. В детстве он воспринимал немецкий еще и как язык упреков и наказаний.

Маленький Лукаш бежал через деревню мимо церкви. Красная колокольня с луковичным куполом казалась больше, выше, чем он помнил. Шпиль пронзал небо, как обагренная кровью игла. Вот и белоснежная постройка с низкой крышей, в которой располагалась мясная лавка отца. Он зашел в магазин и обнаружил, что за прилавком никого нет. Так же, как это произошло в памятный день тридцать лет назад, его безотчетно потянуло к двери, ведущей в подсобные помещения, туда, куда ему строго-настрого запрещали входить. Его привлек пронзительный визг, доносившийся откуда-то.

Как и тогда, в детстве, Лукаш позвал отца, но на его зов никто не ответил. Во сне магазин казался больше, дверь в подсобку темнее, а само помещение – холоднее. Стоя посреди развешенных на крюках туш и подносов с разделанным мясом, среди гирлянд сосисок и полукружий колбасы, он отчетливо ощутил, как от могильного холода по спине побежали мурашки.