Книга Игра колибри - Аджони Рас

Комната оказалась на удивление просторной. Она была с круглым окошком под самым потолком, выходящим на противоположную от моего дома сторону. В дальнем углу устроена ванна, рядом, за синеватым, но прозрачным стеклом – душ, свисающий с потолка на стальной трубе, а прямо напротив двери – продолговатая раковина шириной не менее метра, у которой спокойно могло стоять два взрослых человека. Рядом с раковиной на черной и, как оказалось, керамической тумбе стояла коробка с серебристой каймой и сдвинутой крышкой, открывающей небольшой уголок моему ищущему взгляду. Стараясь смотреть под ноги, чтобы не оставить следов, я подошел ближе и, сняв крышку с коробки, уставился на россыпь сексуальных игрушек Алисы, аккуратно уложенных в нее и небрежно укрытых маленьким полотенцем. Судя по тому, что коробка стояла у раковины, Алиса, несомненно, пользовалась ее содержимым, и весьма часто. Я вернул все на место и, словно оглушенный, долго, бесконечно долго бродил по дому, заглядывая во все уголки, словно находясь в трансе и не особенно отдавая себе отчет в причинах такого поведения. Мне хотелось узнать Алису, проникнуть в ее тайны и мысли, в повседневную жизнь, такую далекую от меня и такую чужую. Мне казалось, что, несмотря на нашу переписку с ней, я совершенно не знал эту женщину и был так же далек от нее, как и до начала нашей дружбы.

Вернувшись в собственный дом, я долго не мог прийти в себя, вспоминая увиденное, и в течение всей следующей недели, пока Алиса, как она мне писала, весело и довольно активно проводила время с Кеном, загорая под нежным солнцем и наслаждаясь прохладными коктейлями, я бывал там, в ее доме. Иногда просто сидел, но чаще возвращался в спальню и рассматривал ее вещи, перелистывал фотоальбомы и просто мечтал о ней, словно она была моей любовницей.

С тех самых дней ничем не излечимая тоска поселилась в сердце, и ничто не могло изгнать, выкорчевать ее оттуда. Уже после их возвращения в город я как-то, будучи в скверном настроении, написал ей об этом, сообщив, что потерял всякий интерес к жизни и скучаю по ней… Я ждал, что Алиса каким-то непостижимым образом догадается, что она и есть причина этих мучений, но в ответ получил совет найти себе интересное хобби.

Я вновь вернулся к вырезанию из дерева и в первые недели июля мучал садового гнома, которого обещал продать Виктору. Он несколько раз звонил, но не для того, чтобы как-то поторопить или высказать недовольство, а скорее просто напоминал о себе и о своем существовании. Когда я закончил изделие, он попросил привезти гнома к нему в дом, чтобы мы вместе могли найти самое выгодное и подходящее место в его саду.

Несколько дней я не отвечал, занятый работой в Калтехе и вечерними попытками вырезать яблоко, которое в очередной раз испортил, но двадцать четвертого июля, в теплый пятничный вечер, прогуливаясь по студенческому городку, написал Виктору, что, если он не возражает, я буду у него завтра к обеду. Виктор был не против и попросил захватить с собой древесных стружек, если они остались, якобы для розжига. Стружек было много, несколько корзин, и я как раз загрузил их в отреставрированный «тахо».

В последние дни мне часто доводилось бывать среди студентов, в центре этой моложавой и жужжащей массы энергии и мысли. Их безудержное стремление к веселью притягивало, словно я неосознанно пытался восполнить что-то потерянное. И это общение не прошло даром! Меня пригласили на студенческую вечеринку в честь дня рождения старосты одного из общежитий. К американским названиям типа «кампус», «альфа» и «бета» я так и не привык и про себя именовал все общежитием.

Вечеринка должна была начаться в семь вечера. До назначенного времени оставалось четыре часа, которые следовало как-то занять и прожить по возможности без мыслей об Али. А сделать это оказалось крайне сложно. Она не писала уже несколько дней, а я десятки раз перечитал ее последнее сообщение, пытаясь понять скрытый смысл за словами «Медовый месяц пролетел, начались будни, черт бы их побрал».

«Черт бы их побрал», – проговаривал я про себя в надежде, что это и есть начало конца, точнее далекий отзвук этого действа. Они стали ссориться. Но как все было на самом деле, я не знал и потому не мог сказать с точностью, что это означает. Ведь и весной, когда я так хорошо проводил с Али время, когда мне казалось, что мы сблизились, наконец-то сблизились больше, чем просто друзья, я ровным счетом ничего не знал о Кене. Не знал о том голом визитере на заднем дворе… Лишь чернокожий детина из клуба, с которым Алиса танцевала. Я был вынужден признать, что мне ничего, совсем ничего не известно о ней.

«Черт бы их побрал!» – это оно? То, что я думаю? Или просто высказывание после пролитого кофе либо спора в магазине относительно того, какую обивку для дивана выбрать? Все, что мне было доступно, – гипнотизировать телефон измученным взглядом в ожидании сообщения от Алисы. Просто ждать. И я ждал…

Вечеринка проходила в старом общежитии, построенном самым первым в истории Калтеха. Во внутреннем дворике, куда я свернул с узкой дорожки, меня встретило апельсиновое дерево, под кроной которого стояли столики и ни с чем не сравнимый запах пролитого пива. Столы ломились от закусок, упаковок сока и газированных напитков в алюминиевых банках. Трое студентов в белых передниках, один азиат и двое парней европейского вида, суетились вокруг, расставляя одноразовые тарелки и стаканчики.

В центре дворика соорудили компактную сцену, и две девушки-китаянки натягивали полотно, делая своеобразный задний фон с песчаным пляжем и тремя пальмами. Я знал, что предусмотрено и спиртное, но в присутствии преподавателя студенты вряд ли принесут что-то стоящее, хотя многим уже давно можно было пить алкоголь. Стеснять их своим присутствием я не собирался и планировал уйти через час, обязательно отметившись электронным пропуском, что я покинул кампус. Иметь неприятности с руководством не хотелось, а вот подтверждение того, что я ушел с вечеринки, было очень кстати.

Большинства студентов я не знал, но, как оказалось, меня узнавали все без исключения. Кати, Мэриан, Хан, Пирс и еще несколько ребят, слушающих мой курс, собрались вокруг меня и наперебой рассказывали бородатые байки кампуса и их студенческого братства. Начали, конечно, с одной из самых знаменитых историй, когда в семидесятых годах на местном стадионе во время матча по бейсболу студенты подменили таблички, разложенные на сиденьях. По замыслу организаторов, когда все поднимали таблички над головой, появлялось название команды размером с целую трибуну, но когда прозвучал условный сигнал и таблички взмыли над головами, то вся Америка увидела гордую надпись: «Калтех».

Пирс, виновник сегодняшнего торжества, постоянно отлучался по делам, но исправно возвращался, и с каждым разом я все больше чувствовал запах алкоголя, которым веяло именно от него. Я же с какой-то странной неуклюжестью и смущением жался к Кати, приятной и молодой, с тонкими руками, широкими скулами, как у большинства американок, и не сходящей с розовых губ улыбкой. Стройная, с каштановыми волосами, разметанными по плечам, она тоже держалась рядом и один раз как-то по-дружески шепнула, что отлучится, как она выразилась, «пи-пи», сунув мне в руки бутылочку с соком.

По возвращении Кати я почувствовал запах спиртного и от нее и вскоре обратил внимание, что ее рука, как бы невзначай, раз за разом касается меня у пояса, а маслянистый взор то и дело задерживается на мне. Когда я встречался с Кати глазами, она улыбалась, дотрагиваясь при этом рукой до волос, а один раз провела пальцами по щеке, после чего смущенно отвела взгляд и сделала вид, что слушает Пирса, который рассказывал очередную байку про то, как четверо корейцев накормили всех тушеной собачатиной.