Книга Рим. Книга 1. Последний легат - Шимун Врочек

— Правда? — Тон его довольно равнодушен.

Конь подо мной тянет повод, идет боком. Капризный. Я дергаю повод. Стоять!

— Вот приказ Божественного Августа.

Я достаю из сумки тубу, снимаю крышку. Вытряхиваю скатанный в трубку пергамент. Резкий запах выделанной кожи.

— Вот приказ, им подписанный.

Тессерарий смотрит на меня, словно это какая-то шутка. Кивает солдату, тот идет ко мне, берет пергамент и несет офицеру.

Сегодня что, никто никуда не торопится?!

Тессерарий разворачивает приказ, читает. Несмотря на желание выглядеть бесстрастным и сдержанным, он удивлен. Он поднимает голову:

— Деметрий Целест? Вы…

— Ваш бывший легат — мой старший брат. Теперь я командую этим легионом.

— Мы вас ждали, легат, — говорит тессерарий.

Мне удается не поперхнуться от удивления. Ждали… тоже мне, ждали.

Караульный офицер кивает солдату. Нас пропускают.

Я пятками толкаю Красавчика, еду шагом. Чувствую на себе любопытные взгляды. Тессерарий подходит ко мне, протягивает пергамент. Я беру его и передаю рабу вместе с кожаной тубой, чтобы спрятал.

— Рады вас видеть, легат. Слава Августу! — Он четко бьет ладонью в сердце, выбрасывает правую руку вперед и вправо. Воинский салют — таким приветствуют императоров и полководцев. Тот же жест повторяют — с некоторым опозданием — караульные и солдаты вокруг, что случайно оказались рядом с воротами. Я слышу, как шепоток бежит по рядам: «Легат… новый легат… брат…»

— Как твое имя? — говорю я.

— Коммод Артикулей, — говорит тессерарий. В его взгляде спокойное презрение военного к гражданскому.

На военном языке гражданский звучит как «паганец». Довольно обидно.

— Хорошо, Коммодий, — говорю я. — Продолжайте нести службу.

Мы едем по главной улице лагеря. Справа и слева возвышаются серые палатки, их ровные ряды уходят вдаль. Легион — это отдельный город. Около шести тысяч человек — на самом деле больше, потому что обычно не учитывают число нестроевых свободных, приписанных к легиону, и число легионных рабов. Это целый город. Он окружен со всех сторон рвом и частоколом, защищен башенками и метательными машинами.

У некоторых палаток сушится на рогатках белье.

У одной из палаток солдат в тунике поджаривает на костре хлеб, нанизанный на ветку. Я чувствую вкусный запах поджаренного хлеба, в желудке громко урчит. Ну, успеется.

Солдат поднимает голову и провожает нас взглядом. Ему за тридцать, это явно опытный солдат, к тому же «иммуний», то есть освобожденный от работ по лагерю. Он заслужил это выслугой лет. Или, возможно, он просто заплатил центуриону за такое освобождение.

Коррупция — беда не только Рима, но и его легионов. Увы.

Мы выезжаем на санктум преториум, главную площадь лагеря. Здесь храмы для солдат, алтарь Божественного Августа, знамена и золотой орел легиона — ему приносят жертву, это Гений легиона. Охрана вытягивается по струнке, когда мы подъезжаем. Огромная палатка — принципия, там живут офицеры, — напротив знамен, через площадь.

Площадь достаточно большая, чтобы вместить весь легион на утреннем построении, приношении Гению легиона и лагеря, а также при гадании. Я чувствую в воздухе нотки птичьего дерьма — и слышу квохтанье. Где-то рядом находятся птицегадатели со своими курами. Ага, вон они.

Я останавливаю Красавчика, спрыгиваю с седла. Ноги гудят. Мышцы занемели, задница квадратная и ничего не чувствует, кроме того, что ей не хочется обратно в седло. Я бросаю повод рабу и подхожу к знаменам.

Золотые значки и алые вексиллы. Надписи золотом по алому. Ткань колышется на ветру. Огненно-золотой, начищенный легионный орел над моей головой. Изображение императора — имаго, на котором Август молодой и красивый, — сияет понимающим блеском. Охраняющие его легионеры косятся на меня, но стоят неподвижно.

Я издалека делаю жест почитания. Гению легиона — мои приветствия! Принимай гостя.

Золотой орел молча реет в голубом небе — над лагерем, над серыми палатками, над стираным бельем, над кострами с жарящимся хлебом… Мощь Рима, величие власти.

Я поворачиваюсь на пятках и иду, преодолевая сопротивление занемевших мышц, к палатке принципии. Два караульных легионера смотрят на меня, но послушно вытягиваются по струнке, когда раб показывает им приказ Августа.

Я откидываю полог и делаю шаг внутрь…

Темнота. Стою, щурюсь. После яркого солнца за порогом здесь почти ничего не видно. Плотная ткань пропускает не так много света, поэтому некоторое время я вижу только отпечатки солнечных бликов, прыгающие на темном фоне. Жмурюсь, открываю глаза. Так лучше.

Отпечатки еще не исчезли, но теперь я вижу коренастого человека в телесном кожаном панцире, стоящего ко мне спиной у стола. Клапан палатки хлопает за моей спиной. Человек поворачивается, видит меня.

— Какого?… — говорит он. Вздергивает голову, я вижу выбритый подбородок, тяжелый, неуступчивый.

Я поднимаю руку.

— Приветствую тебя, воин.

Излом его бровей становится хмурым и недовольным.

— Кто ты, Тифону в задницу железный гвоздь, такой? — говорит он.

Ну, можно было и повежливей, конечно.

— Гай Деметрий Целест, — улыбаюсь я. — Возможно, вы обо мне слышали?

Пауза. Изменения в его лице напоминают разрушение многоэтажного здания, подточенного дряхлостью и сыростью.

— Новый легат?

— Совершенно верно.

— Префект лагеря Спурий Эггин, — представляется человек.

Эггин? Что ж. Это многое объясняет…

Я о нем уже слышал — от Тита Волтумия, старшего центуриона. Человек, который назначает одного из старших офицеров легиона руководить командой, распинающей варваров. Это означает неприятную тяжелую и малопочтенную работу, с которой справится и младший оптион десятой когорты. Что произошло между этими двумя, интересно?

Спурий Эггин — невысокий, крепкий. Лет пятидесяти, но очень крепкий. Короткая красная шея. Круглая голова. Нос круглый, пористый. Глаза маленькие, словно вдавленные в круглое лицо. По шее идет белый след старого шрама.

Еще бы. Префектом лагеря может стать только бывший примипил — первый центурион, выслужившийся из самых низов. Как я слышал, Эггин получил свой первый чин центуриона — младшего центуриона десятой когорты — на общей сходке, единогласным решением воинов. Такое редко, но бывает. Значит, Эггин начал служить еще до того, как Август сделал назначение центурионов своим личным правом.

На Эггине короткий кожаный панцирь, в руках — калам для письма. Я вижу короткие пальцы префекта, испачканные чернилами. Он смотрит на меня без всякого подобострастия. Он мне нравится… и не нравится одновременно.