Книга Когда цветут эдельвейсы - Владимир Топилин

Подбежит и колено преклонит

Круторогий бродяга сокжой.

Волк присядет у ног сохатухи,

Заяц прыгнет на уши совы,

А шадак у хвоста горностая

Скосит веник зеленой травы.

Поклонившись друг другу учтиво,

Звери смотрят на символ любви —

На свободной от снега поляне

Эдельвейс распустил лепестки.

Этот нежный, но стойкий подснежник,

Расцветая весной на лугах,

Своим трепетным цветом фиалки

Очарует, приснится в мечтах.

Призовет к продолжению жизни,

Вдохновит существо на любовь,

Одурманит дыханьем свободы

И погонит по жилам кровь.

От его молчаливой команды

Все поймут, что приходит тот миг

Повторять возрождение рода,

Наступает счастливый час пик!

Все зверье не спеша удалится,

Затаится в таежной глуши —

По завалам, урочищам, марям

В ожидании новой души.

И наступит желанное утро,

Дикий край, суетясь, оживет —

Когда стройная мать маралуха

Мараленка-телка принесет!

Капалуха заквохчет тревожно,

Призывая к себе капалят;

А в дупле заворчит соболюшка,

Охраняя слепых соболят.

Сохатуха лизнет сохатенка

И напоит парным молоком;

А волчица щенкам улыбнется,

Что катаются рядом клубком.

Оленуха пойдет с олененком,

По свободным и вольным белкам

Наслаждаться пьянящим просторам

И чарующим разум хребтам!

Да! Свершилось великое чудо,

Что приходит однажды в году, —

Царство жизни сегодня, как прежде,

Воплотило в реальность мечту!

Сотни долгих, но нужных столетий

Из глубин несочтенных веков

Вьется нить продолжения рода,

Оживляя шальную любовь!

Что предписано дикой природой

Не затопчет забвенья нога,

Возрождение новой жизни

Будет длиться везде и всегда!

Не умолкнет кряхтенье кедровки,

А глухарь затокует весной!

Медведица по горным увалам

Поведет медвежат за собой.

Росомаха погонит сокжоя,

Соболь схватит клыком шадака,

И, спасаясь от хитрой лисицы,

Убежит на скалу кабарга.

Время скачет, года подгоняя,

Мчатся реки в зовущую даль —

В диком мире ничто не изменишь —

Кто сегодня сильнее — тот царь!

Стихи были явно не дописаны, требовали доработки, но это уже была не Васькина забота. Он был далек от поэзии, не мог связать и двух строчек, но от Ольгиных стихов почему-то возникало необъяснимое вдохновение, поднимающее настроение. Несмотря на усталость, хотелось надеть лыжи и бежать, бежать по снегу...

Он аккуратно уложил Ольгины записи в особо ценный мешок — вместе с пушниной.

22

Промхозовский «газик» подвез Ваську до ворот дома. Водитель не глушил двигатель и ждал, пока мужики подадут из кузова объемистую котомку, лыжи и ружья. Волга же выскочила самостоятельно и заметалась по наваленному трактором борт>* в поисках тропинки к ограде, засыпанной нетронутым снегом.

Васька махнул рукой, машина дернулась и понеслась по деревенской улице развозить по домам прилетевших из тайги охотников.

Взглядом светившейся надежды глянув на зашторенные окна, которые недвижно и молчаливо приветствовали его появление, на целик снега перед тесовыми воротами, которые не открывались очень давно, охотник сжался в комок от нахлынувшей тоски, одиночества и, молча подобрав немудреный груз, стал пробираться к дому.

О чем может думать человек, проживший в тайге несколько месяцев, зная, что кроме холодных стен его никто не ждет? С кем поделиться радостью возвращения, кому рассказать о своих успехах и неудачах? Где же нежные руки, встречающие после долгого ожидания искренней радостью? Где ласковое слово приветствия и нежный поцелуй желанных губ?

Едва пробравшись до крыльца, Васька потрогал рукой дверной замок, не открывавшийся со дня отлета в тайгу. Пошарил рукой за косяком, потянул за веревочку, и в руке оказался ключ. Легко и податливо хрустнул металл, расстегнув дужку. Дверь распахнулась.

В избе — холод, но все же на несколько градусов теплее, чем на улице. Первым делом растопил печь и, пока она принялась нагревать насквозь промерзшие стены, взялся за лопату и стал разгребать тропинку на улицу.

Не успел прокопать и двух метров, как из-за ворот послышалось пыхтение: кто-то настойчиво пробирался в гости по Васькиным следам. Через минуту из-за забора появилось улыбающееся лицо вездесущей Клавки:

— Ой, Васенька! Прилетел? — затараторила она, явно обрадовавшись соседе. — А я смотрю — машина подошла, потом дым из трубы повалил. Сразу же догадалась, что это ты, и немедля сюда побежала. Как с домом, все в порядке? Уж я за ним неустанно наблюдала — караулила... А мой-то Егорка еще позавчера прилетел и, не снимая котомки, сразу же...

— К тебе полез? — едва успел вставить недвусмысленную фразу Васька.

— Чего это ты? — обиженно махнула рукой она. — За стакан, конечно! Едва в бане помыла. Как кишка. Никакого толку. Третий день на диване валяется, подняться не может. Все мычит — «давай водки, а то соболей на шапку не оставлю»! Вот и приходится бегать в магазин, свои-то запасы еще вчера кончились... А ты-то как, небось тоже по женщине соскучился? — Глаза у Клавки вдруг игриво засверкали, она улыбнулась томной похотливой улыбкой и сделала шаг навстречу Ваське, зашептала вполголоса, желая того, чего сейчас не хотел он:

— Васенька, а помнишь ли?..

— А где Оля? — совершенно неожиданно перебил он ее, отступив на шаг назад.

Тараторка несколько замешкалась, смутилась, но тут же нашлась и, удивленно приподняв брови, ответила:

— А ты разве не знаешь? Дней пять уж как уехала к родителям! Она заезжала ко мне после больницы, сказала, что у вас все кончено. В дом не пошла, за вещами приедет позже. А что у вас произошло?

— Разве она ничего не рассказывала?

— Нет! Молчит, как партизан! Да и бог с ней! Уехала — и ладно! Ведь у тебя есть я!

— Послушай, дорогая, у нас же с тобой давно все кончено! У тебя Егорка неплохой мужик! — сказал Васька и, давая понять, что разговор окончен, повернулся и пошел в дом. Но видимо, Клавка эти действия поняла совсем по-другому — как призыв — и, наступая на пятки, заспешила за ним: