Книга Пять историй болезни - Зигмунд Фрейд

Он: “Однажды. Я об этом слышал, или я вовсе не слышал, или заговорился”.

Я: “Что значит заговорился?”

Он: “Это неверно”.

Я: “Все, что ни говорят, немножко верно”.

Он: “Ну да, немножко”.

Я (меняя тему): “Как, по-твоему, появляются на свет цыплята?”

Он: “Аист выращивает их, нет, боженька”.

Я объясняю ему, что курицы несут яйца, а из яиц выходят цыплята. Ганс смеется.

Я: “Почему ты смеешься?”

Ганс: “Потому что мне нравится то, что ты рассказываешь”.

Он говорит, что он это уже видел.

Я: “Где же?”

Он: “У тебя”.

Я: “Где же я нес яйца?”

Ганс: “В Гмундене ты положил яйцо в траву, и тут вдруг выскочил цыпленок. Ты однажды положил яйцо – это я знаю, я знаю это совершенно точно, потому что мне это мама рассказывала”.

Я: “Я спрошу маму, правда ли это”.

Ганс: “Это совсем неверно, но я уже раз положил яйцо, и оттуда выскочила курочка”.

Я: “Где?”

Ганс: “В Гмундене; я лег в траву, нет, стал на колени, и дети тут совсем не смотрели, а наутро я и сказал им: ‘Ищите, дети, я вчера положил яйцо’. И тут они вдруг посмотрели и вдруг нашли яйцо, и тут из него вышел маленький Ганс. Чего же ты смеешься? Мама этого не знает, и Каролина этого не знает, потому что никто не смотрел, а я вдруг положил яйцо, и вдруг оно там оказалось. Верно. Папа, когда вырастает курочка из яйца? Когда его оставляют в покое? Можно его есть?”

Я объясняю ему это.

Ганс: “Ну да, оставим его у курицы, тогда вырастет цыпленок. Упакуем его в ящик и отправим в Гмунден”».

Ганс смелым приемом захватил в свои руки ведение анализа, так как родители медлили с давно необходимыми разъяснениями, и в блестящей форме симптоматического действия показал: «Видите, я так представляю себе рождение».

То, что он рассказывал няне о смысле его игры с куклой, было неискренне, а перед отцом он это прямо отрицает и говорит, что он только хотел видеть Wiwimacher. После того как отец в виде уступки рассказывает о происхождении цыплят из яиц, его неудовлетворенность, недоверие и имеющиеся знания соединяются для великолепной насмешки, которая в последних словах содержит уже определенный намек на рождение сестры.

«Я: “Во что ты играл с куклой?”

Ганс: “Я говорил ей: Грета”.

Я: “Почему?”

Ганс: “Потому что я говорил: Грета”.

Я: “Кого же ты изображал?”

Ганс: “Я ее нянчил, как настоящего ребенка”.

Я: “Хотелось бы тебе иметь маленькую девочку?”

Ганс: “О, да. Почему нет? Я бы хотел иметь, но маме не надо иметь, я этого не хочу”.

(Так он уже часто говорил. Он боится, что третий ребенок еще больше сократит его права.)

Я: “Ведь только у женщины бывают дети”.

Ганс: “У меня будет девочка”.

Я: “Откуда же ты ее получишь?”

Ганс: “Ну, от аиста. Он вынет девочку, положит девочку в яйцо, и из яйца тогда выйдет еще одна Анна. А из Анны будет еще одна Анна. Нет, выйдет только одна Анна”.

Я: “Тебе бы очень хотелось иметь девочку?”

Ганс: “Да, в будущем году у меня появится одна, которая тоже будет называться Анна”.

Я: “Почему же мама не должна иметь девочки?”

Ганс: “Потому что я хочу иметь девочку”.

Я: “Но у тебя же не может быть девочки”.

Ганс: “О, да, мальчик получает девочку, а девочка получает мальчика”[59].

Я: “У мальчика не бывает детей. Дети бывают только у женщин, у мам”.

Ганс: “Почему не у меня?”

Я: “Потому что так это устроил господь бог”.

Ганс: “Почему у тебя не может быть ребенка? О, да, у тебя уже будет, подожди только”.

Я: “Долго мне придется ждать?”

Ганс: “Ведь я принадлежу тебе?”

Я: “Но на свет принесла тебя мама. Значит, ты принадлежишь маме и мне”.

Ганс: “А Анна принадлежит мне или маме?”

Я: “Маме”.

Ганс: “Нет, мне. А почему не мне и маме?”

Я: “Анна принадлежит мне, маме и тебе”.

Ганс: “Разве вот так!”»

Естественно, что ребенку недостает существенной части в понимании сексуальных отношений до тех пор, пока для него остаются неоткрытыми женские гениталии.

«24 апреля мне и моей жене удается разъяснить Гансу, что дети вырастают в самой маме и потом они при сильных болях, с помощью напряжения, как Lumpf, выходят на свет.

После обеда мы сидим перед домом. У него наступило уже заметное улучшение – он бежит за экипажами, и только то обстоятельство, что он не решается отойти далеко от ворот, указывает на остатки страха.

25 апреля Ганс налетает на меня и ударяет головой в живот, что случилось уже однажды. Я спрашиваю его, не коза ли он. Он говорит: “Нет, баран”. – “Где ты видел барана?”

Он: “В Гмундене. У Фрица был баран” (у Фрица была для игры маленькая живая овца).

Я: “Расскажи мне об овечке – что она делала?”

Ганс: “Знаешь, фрейлейн Мицци (учительница, которая жила в доме) сажала всегда Анну на овечку, так что овечка не могла встать и не могла бодаться. А когда от нее отходят, она бодается, потому что у нее есть рожки. Вот Фриц водит ее на веревочке и привязывает к дереву. Он всегда привязывает ее к дереву”.

Я: “А тебя овечка боднула?”

Ганс: “Она вскочила на меня; Фриц меня однажды подвел. Я раз подошел к ней и не знал, а она вдруг на меня вскочила. Это было очень весело – я не испугался”.

Это, конечно, неправда.

Я: “Ты папу любишь?”

Ганс: “О, да!”

Я: “А может быть, и нет”.

Ганс играет маленькой лошадкой. В этот момент лошадка падает. Он кричит: “Упала лошадка! Смотри, какой шум она делает!”

Я: “Ты немного злишься на папу за то, что мама его любит”.

Ганс: “Нет”.

Я: “Почему же ты так всегда плачешь, когда мама целует меня? Потому что ты ревнив?”

Ганс: “Да, пожалуй”.

Я: “Тебе бы, небось, хотелось быть папой?”

Ганс: “О, да”.

Я: “А что бы ты захотел сделать, если бы ты был папой?”

Ганс: “А ты Гансом? Я бы тогда возил тебя каждое воскресенье в Лайнц, нет, каждый будний день. Если бы я был папой, я был бы совсем хорошим”.

Я: “А что бы ты делал с мамой?”