Книга Великая разруха. Воспоминания основателя партии кадетов. 1916-1926 - Павел Долгоруков

Трудно было тогда предположить, что вскоре будет тут гимназия, перенесенная затем в Болгарию, церкви, военные курсы, гимнастические и спортивные состязания, театр, хоры и проч. В Галлиполи все время жила Н.В. Плевипкая, жена командира корниловского полка, постоянно певшая в концертах.

Совершенный вздор, будто людей держали как в плену, как писали «Последние новости». Напротив, всех желающих поступить в университет свободно отпускали и поощряли это, помогая материально им выехать.

На следующий год я в этом убедился, присутствуя в Праге на вечере студентов-галлиполийцев, которых было там уже много.

Зимой еще Кутепов объявил, что все не желающие подчиняться воинской дисциплине могут в известный срок покинуть лагерь. Уехало очень немного. От оставшихся требовалось, правда, подчинение очень строгой кутеповской воинской дисциплине. За появление одетым не по форме, за неотдание чести и так далее люди сажались на гауптвахту, так называемую «губу». За преступления, например за пропаганду не подчиняться дисциплине и призыв сбросить «военное иго» и разойтись (то, что делала и либеральная пресса), двое были даже расстреляны по приговору военного суда, приравнявшего это к призыву к бунту.

Многие, как приезжавший сюда Кузмин-Караваев, строгий законник, возмущались этим. Действительно, с точки зрения буквы закона и международного права на чужой территории расправляться по русским законам было верх беззакония, как и само существование армии. Но французы не протестовали, так как им было легче иметь дело со строго дисциплинированными и организованными десятками тысяч людей, чем с разнузданными бандами, для усмирения которых им пришлось бы расстрелять десятки людей. Кутепов железной рукой скрутил действительно людей, сразу поставив галлиполийский лагерь на военное положение. Но в то же время Врангель и Кутепов материально и морально поддержали это скопище людей, объединили их национальной идеей, воодушевили их на подвиг. Свершилось то, что я называю вторым чудом Врангеля. После крымского поражения он не выпустил вожжей из своих крепких рук и, увезя от большевиков до 150 тысяч людей военных и гражданских, сумел, вопреки мнению многих авторитетных военных, на чужой территории, против воли союзников «незаконно» сохранить армию, хотя и без оружия. И ему, побежденному, повиновались и молились на него. Я видел, когда он через год, на транспортах в Константинополе, проходя своим быстрым шагом мимо выстроенных войск, перевозимых в Болгарию, здоровался с ними, у людей наворачивались слезы. А он только быстро проходил. Но тогда они уже знали и поняли, что для них сделал этот узник союзников, не могший даже к ним ездить из Константинополя, ведший все время из-за них тяжелую, упорную борьбу с союзными властями. Кутепов был верный исполнитель его начертаний, и я, прогрессист и гуманист, подписывавший в мирное время протесты против смертной казни, преклоняюсь перед силой этого человека, спасшего много русских людей в беде от моральной и физической гибели.

На Пера в Константинополе можно было летом встретить бодро идущих в чистых белых рубахах, с воинской выправкой, отдающих воинскую честь генералам молодых людей и безошибочно узнать в них галлиполийпев. А в то же время несчастные, голодные люди в рваных шинелях угрюмо продавали на улице фиалки, спички, карандаши – то были офицеры, покинувшие армию. Сколькие из них погибли, сколькие опустились! Другие офицеры служили в ресторанах, в кафешантанах, в различных вертепах. Это были люди, убоявшиеся тягот военной службы и кутеповщины и в своем малодушии поверившие людям и газетам, говорившим, что армии нет и быть не может…

Так как пароходное сообщение Галлиполи с Константинополем очень редкое, то мне пришлось пробыть здесь целую неделю. Маленький городок очень оживился благодаря пребыванию русских, вместе с живущими в лагере превысивших все его население. Открывались новые греческие лавки и кафе, немало домов отремонтировалось. Впоследствии греки открыли лавки и близ лагеря. Открылось и несколько русских ресторанчиков, один даже с музыкантами. В городе образовался оживленный «толчок», на котором офицеры продавали и «загоняли» последние вещи, чтобы купить хлеба, халвы, мыла, табака. Население, само небогатое, очень отзывчиво относилось к нуждам беженцев; турки и греки давали им доски, гвоздей и проч., чтобы штопать жилища. Врангель, во время своего приезда, благодарил городского голову и муллу за это отношение населения. Ко мне из лагеря каждый день приходили с разными вопросами и за объяснениями и для бесед по наболевшим вопросам. Наконец я уехал, как и приехал, на греческом товарном пароходике, на котором спал среди мешков апельсинов и мандаринов.

В Константинополе я делал доклады о Галлиполи в ПОКе, ЦОКе и у к.-д. Но, несмотря на лично мною виденное, многие общественные деятели не верили мне, что армия существует. Удивительная вещь самовнушение: они были глухи и слепы. Они не хотели, чтобы армия существовала, вероятно боясь ее реакционности и реставрационности ее вождей. А между тем Кутепов, согласно директиве Врангеля, вывел даже понемногу пение гимна в Галлиполи, под тем предлогом, что кощунственно молиться за сохранение царя, когда мы сами его не сохранили и его нет. О внепартийности галлиполийцев подтвердил при проезде через Константинополь в Болгарию и Кутепов, о чем скажу ниже. Далеко не вся общественность, даже константинопольская и не милюковского толка, не поддержала армию, в том числе и многие из моих партийных товарищей. Такая выдающаяся, например, деятельница, как А. В. Жекулина, которой беженство многим обязано за ее культурно-педагогическую деятельность, на все мои данные о Галлиполи твердила, что меня генералы обошли, что никакой армии нет. Известный ялтинский врач и общественный деятель И.Н. Альтшуллер говорил то же самое. И лишь когда летом приехавшие из Парижа Карташов и Кузмин-Караваев, побывавшие в Галлиполи, восторженно засвидетельствовали о бытии армии, он этому поверил и сознался, что я был прав, когда «по интуиции» утверждал это с прошлого года. Я не знаю, интуиция ли это или просто русские глаза и уши, видящие и слышащие то, что есть, а не дальтонизм и атрофия слуха оторванных от действительности лиц или слепых и глухих по предвзятости людей. Если Милюкову за тысячи верст это вменяется в вину, то совсем жалкое впечатление производила часть интеллигенции в Константинополе, которой потребовалась чуть не экспертиза двух профессоров из Парижа, чтобы узнать то, что было у нее тут же под боком.

Потом уже часть интеллигенции в Праге, Париже и других центрах, где существуют кружки студентов-галлиполийцев, давших лучших по успехам русских студентов и техников, должны были понять, что мощно поддержанные и объединенные в армии молодые люди не только способны послужить России мечом, но и оралом, что при воссоздании России, ради которого они вновь готовы проливать кровь, они будут полезны и для мирного строительства. Сколько мне пришлось еще ломать копий из-за этих простых истин с моими ближайшими политическими друзьями в Париже и каким нападкам в «правизне» я подвергался за «защиту» армии и Врангеля. Я в Галлиполи вложил персты в раны русской армии и готов был громко воскликнуть: «Верую, Господи, помози неверию русской интеллигенции!» Но в ее среде были не только Фомы, но и Иуды.

В казацких лагерях в Чаталдже и на острове Лемнос я не был, а я передаю здесь лишь личные впечатления. Галлиполи был ближе Лемноса, в нем преобладал офицерский состав, в нем было у нас больше родственников и знакомых, чем в более демократическом лагере на Лемносе, а потому о Галлиполи значительно более писалось, и он стал символом доблести русской армии на чужбине. Но заслуги генерала Абрамова не меньшие, чем Кутепова. В некоторой степени задача его была труднее даже, чем у Кутепова, сразу взявшего в свои твердые руки галлиполийский десант. Абрамов прибыл на Лемнос из Чаталджи, когда большевистская и французская пропаганда возвращения и распыления уже сделала свое дело и у казаков-солдат, томящихся по земле и своим станицам, политически менее сознательных, уже началось разложение. Отправилось уже несколько транспортов казаков в Россию, участь которых, по дошедшим сведениям, была печальна; отправился транспорт казаков при помощи французов в Бразилию, но, доехав до Корсики, вернулся обратно. Французы вывешивали афиши о возможности выехать в Россию и в Бразилию, опрашивали желающих, устранив офицеров, пугали скорым прекращением голодного пайка и т. д.