Книга Варяги и Русь. Разоблачение «норманнского мифа» - Степан Гедеонов

Груды (вар. Грудый, Грудыи, Груду, Гроды, Гуды). Hrut, Grut, Crut, Hruto — личные чешские имена. В поэме Любушин суд — Chrudos Klenowicz, сокр. Chrudoslaw; срвн. Глеб и Хлеб, Grut и Crut. Окончание на ы особенность словенорусского наречия; срвн. формы Гуды, Тукы, Буды и пр.

Карин (вар.: Карн, Кар). Venator Karen под 1108 г. и город Karin в Далмации. У сербов Карин и Каран.

Фослав (вар.: Фаслав, Флелав, Фрелав, Флелад). Греческое искажение общеславянского Воислав, Wojslau. Сокращенное сербское Фосько указывает на полное грецизированное Фослав, Воислав.

Триан (вар.: Труан, Труане). У сербов мифический царь Троян, который выезжал только по ночам, боясь солнца, которое, наконец, его застигло и растопило. Окончание на ан, ян находим в именах Боян, Творьян и т. д.

Лид (списки читают: Лидулфост, Лидулфосте, Лидольфст, Лидолфост, Лидул Фолсг, Лидул, Фест, Андул Фост). Я полагаю, что переписчики смешали и перепутали три последних имени договора: Лид, Ульф, Стемир. Что к скандинавскому имени Ульф (Ulf) окончание — ст приставлено от следующего Стемир, видно из варианта Лидулфо — сте. (Мы видели примеры подобных приставок при исследовании имени Вельмуд; в варианте Друлав, вместо Рулав, начальное Э — пристало от предыдущего Вельмуд; в Игоревом договоре вариант Востиегнетов вместо Стеггиетонов произошел от приставки к последнему буквы — в от предыдущего Колклеков.) Лид западнославянское имя, как видно из составных Lidoslaw, Lidoslawa; Lida сокр. Ludmila, Lidmila.

Стемир (вар. Стемид). У Бочка Stymir и Sdimir; срвн. Ztoimar.

Из 15 имен, дошедших до нас в Олеговом договоре, семь являют начало славянское; три (Ингелд, Фарлоф и Ульф) обличают германо-скандинавское происхождение. Имя Карл (вар. Карлы, Карло, Корло, Калар) встречается у тюркских племен: Кобяк Карлыевич. Остальные четыре: Рулав, Рулад, Рюар, Актеву — сомнительны.

При чтении имен Игорева договора необходимо придерживаться одной определенной системы; эта система нам указана летописью; имена послов предшествуют именам пославших их князей и бояр; последние определяются прилагательной формой. Этим открытием, замечательнейшим относительно договоров, русская история обязана Погодину.

Что я сказал в конце предыдущей главы о варяго-русских именах летописи до Ярослава, то самое должен я повторить здесь об именах в договорах Олега и Игоря. Нет сомнения, что при разнообразии вариантов и неисчерпаемых средствах германо-норманнской ономатологии, все они могут быть более или менее удачно объяснены из скандинавских источников. Но, допустив требуемое норманнской школой исключительное норманнство лиц, принимавших участие в договорах, откуда сходство их имен с именами славянскими? Я представил не один, не два, а сорок примеров; и если за неимением налицо живых славянских соименников Вельмуду, Лиду, Передславе, Ингивладу норманнская школа откажет им в вероятности славянского происхождения, она не вправе отвергать сходства в именах: Груды — Hruto; Карин — Karen; Фослав — Воислав; Триан — Тгоуаn; Стемир — Stymir; Володислав — Wladislaw; Сфанедрь — Шварнедь; Свирко — Swirczo; Тудко — Thudo; Карк — Kark; Тудор — Тудор; Миско — Межко; Влиск — Wlicek; Воик — Wogyk; Берна — Borna; Гунар — Гуня; Ута — Uta; Адул — Odol; Ивор — Chiwor; Пристен — Priestan; Кары — Karri; Воист — Woyetz; Адун — Hodon; Олен — Olen; Куци — Cussi; Шибрит — Sebrith; Стир — Stir; Тилей — Tiley; Путар — Pouta; Вузлев — Буслав; Синко — Сина; Борич — Борич. Между остальными есть очевидно германо-скандинавские, напр., Ингельд, Фарлоф, Ульф, Фруди, Бруныалд. Но от сомнительных славянская школа не отказывается; незамеченные мной будут открыты другими; имена: Рулад, Рулав, Рюар звучат по-славянски; имени Истр отвечает сербское Моистр; варианту Драгунист у Шлецера, сербское Драгоунь. Шихъберн составлено, по всей вероятности, из двух славянских имен: Sich и Borna.

***

Договоры Олега, Игоря и Святослава — драгоценнейший памятник нашей древней истории — не противоречат, а служат подтверждением мнению о славянстве варяжских князей в трояком отношении к ономатографии, к внешней редакции и к содержанию. В отношении ономастическом они указывают на исключительное почти, славянское происхождение князей и бояр, территориальных владельцев Руси, устраняя, таким образом, невозможность согласовать по законам истории и здравого смысла отсутствие на Руси скандинавской ленной системы и вообще всех следов норманнства с мнимоскандинавским происхождением этой территориальной аристократии. Утверждая, с другой стороны, присутствие в числе послов-дружинников и гостей иноземных личностей, преимущественно из норманнов, они оказываются вполне сообразными с тогдашним состоянием русского общества и с ходом русской истории; не навязывают ей невозможного, исключительно славянского или исключительно норманнского начала; не заставляют нас, в противность законам здравой этимологии, отстаивать славянство имен Фарлофа, Ингельда, Бруныальда; тогда как норманнская школа принуждена volens-nolens признавать скандинавами Святослава, Володислава, Передславу, Войгостя, Синку, Борича и т. д. Внимательное изучение внешней формы договоров, системы, по которой они составлялись, наречия, на которое переведены, экземпляров, которыми мог пользоваться наш летописец, приводит нас к тому заключению, что они писаны не по-норманнски, а по-гречески и по-болгарски, следовательно, не для норманнских конунгов, а для славянских князей, не для небывалых шведских росов, а для славянской руси. Наконец, по внутреннему содержанию они не являют никаких признаков норманнского права, религии, обычаев; источником им служили не скандинавские законы, а древнейшая, изустная Русская Правда; уклады на города не норманнский, а славянский обычай; замогильное рабство для убитых в плену не скандинавское, а собственно русское верование; Перун и Волос не скандинавские, а славянские божества.

IХ. Следы варяжского (вендского) начала в праве, языке и язычестве Древней Руси

При самом вступлении мы положили, что история живого народа не определяет своих начал из одних только письменных свидетельств и документов. Она требует указаний на фактические следы своих изменений; ими поверяется степень вероятия научных теорий и выводов. Этого опыта система норманнского происхождения Руси не выдерживает. То ли самое можно сказать и о славянской системе? Нет сомнения, что при слиянии двух однокровных народностей нельзя требовать, как при столкновении двух разнородных и враждебных начал, указания на всесторонние, многообразные следы влияния одного племени на другое. Наша письменность начинается в эпоху уже совершенного преобладания русского элемента над вендским; да и вообще она не богата пояснительными памятниками истории и литературы; произведения народного русского духа, песни, былины, сказания, изменяясь по мере развития народной жизни, дошли до нас в таком виде, который едва ли позволяет угадать их значение в IX–XI веках. Тем не менее, и, невзирая на все затруднения и невыгоды, историческая логика не может допустить в историческом русском быту совершенного отсутствия следов вендо-славянского влияния. Мы знаем, что, несмотря на призвание и единоплеменность, западное начало утвердилось на Руси не без борьбы и сопротивления; русские племена не все вдруг подчинились новой варяжской династии; о неприязненном столкновении обеих народностей свидетельствуют и слова умирающего Ярослава детям своим: «Аще ли будете ненавидно живуще въ распряхъ и которающеся, то погыбнете сами и погубите землю отець своихъ и дедъ своихъ, иже налезоша трудомъ своимъ великымъ». Следы варяжских трудов должны носить печать варяжского начала.