Книга Штурман - Людвиг Павельчик
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ни слова не разобрала из того, что Вы мне сказали. Вы не пробовали говорить внятно, а не мямлить?
Ха! Ты бы еще скафандр надела, а потом требовала разборчивости! С этакими тампонами в ушах ты не то что слышать – равновесие держать не сможешь!
Усатый, видимо, подумал то же, что и я, но ничего такого не сказал, а, повысив голос и старательно выговаривая каждое слово, повторил весь свой монолог еще раз. Я, дескать, такой-то, привез такого-то и так далее…
– Вы невозможны, товарищ! Я, кажется, просила Вас говорить громче и не мямлить, а Вы что?
– Что – я? – не понял Паша.
– Теперь наберите воздуху в легкие и скажите все это мне еще раз!
Разозлившийся сотрудник народной милиции послушался и, став пунцовым от натуги, буквально проорал свою информацию в заткнутые тампонами уши этой престранной особи, после чего внимательно посмотрел на нее, словно вопрошая «Поняла ли?».
– Чего вы так кричите? Я не глухая, – последовал ответ. – Ну, теперь, по крайней мере, все ясно, товарищ… Ну, да ладно. А я – Полина Владимировна, врач и буду заниматься этим случаем. Вы привезли какие-нибудь бумаги? Ну, там, протоколы допросов или еще чего?
Хлопнув себя по лбу, конвоир засуетился и, достав из внутреннего кармана кителя свернутые в рулончик записки товарища Пузанова, протянул их чудищу.
Та взяла бумаги двумя пальцами, развернула и минуты три внимательно изучала, оставшись в итоге явно недовольной.
– Что это? – произнесла она капризным голосом, перегнувшись через полкабинета и швыряя бумаги на стоявший чуть поодаль рабочий стол. При этом воздух в помещении пришел в движение, и моего обоняния достиг отвратительный кислый запах пота. – Кто это писал?
– Н-начальник участка, товарищ Пузанов, – профыркал Паша, едва сдерживая досаду. – Он тоже милиционер, – добавил он вдруг, словно это обстоятельство объясняло все мыслимые проколы в ведении записей.
– Что с Вами опять? Громче говорите, наконец!
– Да выньте же тампоны из ушей! Разговаривать ведь невозможно! – сорвался-таки на крик проклявший все усач, и даже замахал руками, подчеркивая свое негодование. Эту реплику Полина Владимировна услышала.
– Не могу, – сказала она с грустью в голосе. – Не могу, иначе все лечение пойдет насмарку. Время замены тампонов, к сожалению, еще не наступило.
Она посмотрела на часы и пожала плечами, давая понять, что это не обсуждается.
– У Вас там что, лекарство? – поинтересовался милиционер с ноткой участия и некоторого благоговения в голосе, которая появляется у всякого далекого от медицины человека при обсуждении терапевтических методов.
– И да и нет. Моча! – выстрелила Полина Владимировна этим словом, подняв вверх указательный палец, словно на митинге.
– Что, простите? – опешил сотрудник.
– Моча! Новейшее и вернейшее средство! Все прогрессивное человечество использует теперь мочу для лечения большинства заболеваний! Панацея!
– Да какое же у Вас заболевание? – вконец растерялся ничего не смыслящий в современных методах лечения милиционер. Он покраснел от смущения и губы его тряслись.
– Что? А, да! Пока никакого, но ведь может возникнуть. Профилактика, знаете ли, еще никому не вредила!
Я почувствовал, как внутри меня назревает паника. Ведь если любое заболевание эта спятившая медведица лечит мочой, то для меня это не означает ничего хорошего… О, Господи, пусть я окажусь преступником, но здоровым!
Полине Владимировне, видимо, понравилась живая заинтересованность собеседника в предмете разговора, поэтому она соизволила вынуть из кресла свою тушу и проследовала к шкафу с матовыми стеклянными дверцами, стоящему возле самого письменного стола. Походка ее была переваливающейся и неровной, а сама она дышала сипло и натужно, хотя и не была откровенно тучной.
Еще через минуту я убедился, что моя догадка насчет мучившей ее подагры была верной. Открыв шкаф, женщина вынула из него банку с мутной желтой жидкостью и поднесла ее поближе к нам, чтобы сморщившийся вдруг Паша мог ее получше рассмотреть. Когда же она сняла с горловины банки резинку и приподняла закрывающий ее кусок целлофана, в нос мне ударил такой острый запах аммиака, равный которому по тошнотворности не сыщешь даже в советских общественных туалетах. Огромных усилий стоило нам с конвоиром, волею судьбы ставшим моим коллегой по испытываемым сейчас мучениям, сдержать подступившую к горлу рвоту. Паша пробубнил что-то нечленораздельное и, не выдержав испытания, отвернулся. Полина же Владимировна, не заметив этого, величаво прошествовала назад к своему креслу и, развалившись в нем, достала из кармана замызганного халата марлевый тампон. Окунув его в банку со зловонным содержимым, она приложила тампон к багровому суставу большого пальца ноги, где закрепила бинтом. Эту же манипуляцию она проделала и с другой ногой, после чего гордо взглянула на моего конвоира.
– Ну как? Видели? Теперь нужно лишь время и подагры как не бывало! Это Вам не многолетнее отравление организма таблетками! Человеческое тело само продуцирует средство от всех болезней.
О, Бог мой! Я-то полагал, что фанатизм и бредовая, граничащая с психозом зацикленность интеллектуально слабых людей на уринотерапии, гомеопатии, астрологии и всяком там фэн-шуе – отличительный признак конца двадцатого – начала двадцать первого века, но, оказывается, психопаты рождались во все времена и всегда изводили окружающих своими бреднями! Жаль, что это заболевание ни мочой, ни экскрементами, ни даже банальными, «отравляющими организм» таблетками не лечится.
Фанатку же мочи Полину Владимировну было уже не остановить.
– Ежели у Вас, скажем, лихорадка или тиф, то все просто – принимаешь на ночь стакан подогретой мочи…
Это было выше моих сил. Усач, похоже, тоже был уже на грани, поэтому замахал при этих словах руками и попятился к двери. И действительно, демонстрации приема внутрь тухлых отбросов ее бренного тела ни он, ни я не вынесли бы.
Сочтя, что все формальности улажены, конвоир поспешил распрощаться с радушной хозяйкой кабинета и, хлопнув дверью, подло оставил меня с нею один на один. Ремень с моих рук он, правда, снять не забыл, и я мог теперь размять затекшие кисти.
Что интересно, оригинальная докторша не уделила мне еще ни секунды внимания, ни о чем меня не спросила и не попыталась выяснить, на самом ли деле я болен. Она была настолько поглощена собой и своей чудодейственной мочой, что, по-моему, просто забыла обо мне. Так оно было или нет, но я понял, что лелеемым мною надеждам на разумное здесь обращение с моей персоной не суждено стать реальностью. Благоухая аммиаком, Полина Владимировна проковыляла мимо меня и, выглянув в коридор, кликнула санитаров, которым велела препроводить меня в палату и «устроить». Хорошо, вздохнул я про себя, устроимся. Но то представление, что нам с усатым Пашей сейчас устроила эта эскулапша, я никогда не забуду.
Прутья решетки, которой было забрано окно палаты, проецировались на крашеную желтую стену, отчего вся комната походила на большую клетку. Лучи утреннего августовского солнца заглянули даже под кровать, высветив, словно театральная рампа, беспорядочный танец беззаботных пылинок. Было, похоже, довольно поздно, и солнце уже поднялось высоко, даря сибирской земле последнее тепло уходящего лета. Лета 1930-го года.
