Книга Узкие улочки жизни - Вероника Иванова

— Надеюсь, ваша теория верна.

— Рано или поздно мы это узнаем.

Или убедим себя, что узнали. Но какая разница? Знание — всего лишь иллюзия объяснения, попавшая в резонанс с нашим собственным мироощущением, ведь недаром одни школьники любят точные науки, а другие предпочитают изящную словесность. Каждому своё, как говорится. И я не исключение: внушил женщине то, о чём она никогда не задумывалась. Потешил собственный эгоизм, отказавшись выполнять желание клиента. Ох, чувствую, всыплет мне хозяйка по первое число! А если учесть, что у нас только-только наступило седьмое... Перспектива безрадужная. Зато привычная.

* * *

На сей раз дверное кольцо выбило по бронзовой пластине слишком замысловатый ритм, чтобы предполагать безмятежный приём обычного клиента, но я искренне считал себя готовым к встрече с любым демоном или ангелом. Ровно до того мгновения, как открыл дверь новым гостям салона.

— Это здесь убивают? — прожевало юное создание неопределённого пола, вваливаясь в прихожую в сопровождении брата-близнеца. Или сестры.

Не знаю, каким образом и когда у меня выработалось непреклонная уверенность в том, что мальчики должны выглядеть именно мальчиками, а девочки — девочками, но я устоял перед веяниями нового времени. А современная мода решила не отставать от политических тенденций и вслед за социальными правами уравняла внешний облик лиц мужского и женского пола. Люди зрелые, а значит, консервативные, в большинстве своём избежали вредного влияния унисексуальности, зато молодёжь с радостью ухватилась за возможность отовариваться на одном и том же прилавке, спутав, правда, небрежность с неряшливостью.

Кто бы мне объяснил, в чём состоит удобство штанов, пройма которых начинается в области коленей или всего лишь немногим выше? Я со своей небогатой фантазией могу предположить только одно назначение необъятного мешка на заднице: скрывать подгузник. А футболки, рубашки, фуфайки и свитера отравляющих глаз расцветок, напяленные друг на друга? Причём, вовсе не в том порядке, которому лично меня учили в детстве. Не говоря уже о том, что мгновенно возникает ощущение встречи с клошарами, только-только выползшими из-под моста, все эти «семеро одёжек» ещё и мешают коже нормально дышать, являясь причиной... М-да. Стойкого несвежего запаха.

— Здесь, да? — повторил разговорчивый пришелец.

Его спутник не проронил ни слова, хотя не менее энергично двигал челюстями. Надо бы проследить, чтобы не прилепил жвачку к дверному косяку или ещё куда.

— Вы что-то хотели узнать, молодые люди?

Две рваные крашеные чёлки качнулись навстречу друг другу, когда пришельцы растерянно переглянулись, потом первый продолжил:

— А чего непонятного? Я ж сразу сказал. Вон, во всех газетах написано...

Он читает газеты? Похвально. Но полезно иногда просматривать не только жёлтую прессу, а и научно-популярные журналы. И сборники правил хорошего тона не помешали бы.

— И что же написано в газетах?

— Прикалываешься, дядя?

— Ещё не начинал.

— Так у вас тут, правда, притон?

Он, а теперь я был совершенно уверен, что разговаривающий со мной — парень, всего лишь рисовался перед своей подружкой: мол, это же круто, заявиться в такое опасное место, которым назначили салон «Свидание» журналисты городских изданий. Мол, вот какой я отважный и рисковый. Можно было бы подыграть ему, но у меня внутри всё начало закипать.

Десяткам, если не сотням людей, живущим или находящимся в Ройменбурге по делам, по-настоящему нужна помощь, моя и моих коллег, а приходится тратить время и силы на... Всякую дрянь! Сатанистов, религиозных фанатиков, а теперь ещё и юных идиотов, желающих только покрасоваться друг перед другом. Взять бы и врезать им обоим, не глядя на половые различия и разницу в возрасте и весе. Или ремнём отходить так, чтобы неделю сидеть не могли...

Мои пальцы только коснулись холодной пряжки, когда на лицах подростков возникло, мягко говоря, недоумение, а взгляды растерянно уставились в точку, находящуюся позади, выше и левее меня. В неожиданно наступившей тишине каждый шаг спускающегося по лестнице человека был слышен отчётливо и громко, но доски ступеней не привычно поскрипывали: они пели. Нечто гулкое, протяжное и древнее.

— Так что вы хотели узнать, юноша?

Я обернулся, услышав голос леди Оливии, и сам удивлённо застыл на месте.

Такой хозяйка салона ещё ни разу не представала передо мной. Умиротворённая улыбка, распрямившаяся линия суровых бровей, жёсткие пепельные пряди, обрамляющие лицо то ли овалом медальона, то ли кольчужным подшлемником. Она была одета всё в то же утреннее прямое платье цвета слоновой кости, по которому вниз всё так же стекал тёмно-красный палантин, но мне чудилось совсем другое: плащ рыцаря, запылённый у стен какой-то восточной святыни, а электрический светильник на стене вдруг превратился в рассветное солнце. Стоит ли говорить, что двуручный меч, плашмя лезвием лежащий у леди ван дер Хаазен на правом плече, показался мне в эти минуты самым уместным аксессуаром для статной женщины, с каждым неторопливым шагом приближающейся к парочке юных озорников?

— Вы хотели спросить о смерти? Или увидеть её?

Сорванная с плеча уверенной рукой и сверкнувшая рассеянным белым бликом стальная полоса совершила разворот, пронесшись опасно близко с носами пришельцев, и остриём ткнулась в паркет. Уйдя в лакированную древесину по меньшей мере на дюйм.

Леди Оливия положила ладони на кованые крылья перекрестья и ласково спросила ещё раз:

— Итак?

Никогда бы не подумал, что можно улепётывать с такой дикой скоростью. Даже испугался за сохранность салонного имущества, но, к счастью, руки юнцов, пусть и до смерти испуганных, не налились силой, способной повредить старинную бронзу. Но я подошёл к двери и несколько секунд держался пальцами за дверную ручку не столько выполняя свои обязанности, сколько боясь обернуться и увидеть... Или может быть, боясь больше никогда не увидеть того, что впечаталось в моё сознание раскалённым тавром?

— Какие-то проблемы, мистер Стоун?

Тон её голоса не изменился ни на йоту. Ласковый, всепонимающий. Но всепрощающий ли?

Вопрос возник словно бы сам собой, и лишь на мгновение почудилась некая чужеродность, как будто он всё-таки пришёл извне, правда, прокрался настолько умело, что стал «своим» сразу и безоговорочно.

Чувство вины... За что или перед кем? Неужели мои проступки так дурно пахнут, что я поневоле думаю о прощении и о том, что, обернувшись, могу встретить клинок собственной грудью?

Впрочем, какие бы страхи и сомнения меня ни мучали, дольше оставаться спиной к даме, тем более, работодательнице, невежливо и непростительно. Но вперёд себя разведчиками пущу слова. Неискренние, незначительные, ни к чему не обязывающие:

— Эти молодые люди... Их потрясение не оказалось слишком... большим?