Книга Переулок капитана Лухманова - Владислав Крапивин

Игорь и Мир помолчали, давая понять, что не возражают.

— А мне хотелось, чтобы вы просто посмотрели друг на друга… Или… даже смотреть не хотите?

Они посмотрели. И даже слегка улыбнулись. Но Мира вдруг толкнуло другое опасение. Совсем другая тревога.

— Андрей Ренатыч! Вы, когда пойдете в комитет, уточните там, пожалуйста, насчет концерта «Апрельский звон». Сперва говорили, что разрешат, а потом замолчали! А для Огонька-то деньги еще не собраны!

Брагич, глядя в стол, постучал по нему пальцами. Сказал непонятно:

— Не нужны уже Огоньку деньги.

Всё ухнуло внутри у Мира.

— Почему… не нужны?

— Не нужны потому, что собрали достаточно. Я вчера говорил с его мамой… Теперь ждут операцию. И надеются…

— Уф!.. — сказал Мир, чувствуя, что майка прилипла к спине.

— Ты чего испугался? — усмехнулся Брагич. — Все идет как надо…

— А тогда… почему вы таким похоронным тоном?

Брагич усмехнулся опять:

— Чтобы не сглазить… Опасно радоваться раньше времени.

«Но и горевать сверх меры опасно, — подумалось Миру. А внутри нарастало пушистое тепло. — Значит, с Огоньком — не безнадежно…»

— Ладно, отбой, — закончил Брагич. — Звонок уже, сейчас сюда ворвется жизнерадостная толпа. А вы ступайте, друзья. Можете побеседовать по дороге, если у вас есть что сказать друг другу.

Они пошли по коридору, который стремительно пустел. Смотрели себе под ноги. Надо было обменяться хотя бы парой слов. Игорь хмыкнул и спросил:

— У нас есть что сказать друг другу?

— Н-не знаю. Разве что «спасибо»…

— За что спасибо-то? Все равно «Диану» я тебе не вернул…

— Не в «Диане» дело. Просто легче на душе, когда есть на свете честные люди… А то ведь я про тебя что думал…

— Заевшийся сынок богатенькой мамы?

Мир промолчал. Потом спросил:

— Дома, наверно, был скандал?

— Был, — охотно сказал Игорь. — Даже по морде досталось. Но у меня есть плацдарм для отступления. Мать с отцом живут порознь. Когда накаляется политическая обстановка — я к отцу…

И вдруг он спросил:

— А Огонек… это тот пацан, который в клинике? На операции?

— Тот…

— Значит, есть надежда?

— Значит, есть. — И Мир суеверно сцепил пальцы.

Они спустились в вестибюль. Мир взял в гардеробе куртку.

— У вас вроде бы еще урок, — тормознула его техничка тетя Глаша, в чьи обязанности входило «бдить и не пущать».

— Глафира Федоровна, не выдавайте меня…

— Ох, Мирослав… — растаяла та, потому что любила, когда ее величают по имени-отчеству, как учительницу.

На улице Игорь сказал:

— Ты только не думай, что я пошел на какую-то жертву. Меня все эти рангоуты и такелажи не привлекают ни капельки. И драить палубу я не стремлюсь…

— Разве в этом дело?.. — отозвался Мир.

Они шли рядом, и шагать вместе с Миром… да, было хорошо. И чтобы не кончать разговор, Игорь объяснил:

— Я о корабельных делах вообще лишь один раз в жизни говорил. Когда речь пошла о пустотелых конструкциях.

— Это как?

И чего у него, Игоря Густорожского, развязался язык? Ну да ладно…

— Есть у меня друг… по имени Шурик. Вообще-то она Александра, но все зовут Шуриком. Потому что характер как у пацана. Она в прошлом году втянула меня в такое дело, в защиту деревьев от вырубки. Мы с ней часто про деревья говорили, и однажды она рассказала, что перед школьниками в клубе «Гринпис» читал лекцию один ученый. Он говорил: «Не верьте чиновникам, которые велят рубить тополя, потому что те трухлявые внутри. Прочность всякой конструкции — снаружи. А внутри что?.. Вот наелся человек гороховой каши, и кажется ему, что он полон сил. А сходил в туалет — вся сила долой».

Игорь вдруг хихикнул про себя — вспомнил стихи лопоухого первоклассника про пещеру и горшок. Но смеяться вслух и декламировать «неприличные» строчки не стал. Продолжил объяснение:

— Я уже говорил, прочность любой конструкции — и живой, и механической — снаружи. У людей, и у зверей, и у рыб — это кости и мышцы. У заводских труб — в их стенах. В трубы ведь никто не вставляет каркасы. Они держатся за счет наружной крепкости. Так же, как стальные пустотелые мачты больших парусников… Шурик это сказала, и я тогда впервые подумал о парусниках. А еще о секвойях…

— О чем?

— В Америке есть деревья-великаны. Некоторым по две тысячи лет. Внутри они давно уже пустые, не ствол, а сплошное дупло. Там даже кафе устраивают или всякие выставки для туристов. А деревья все живут и живут, держатся за счет наружной древесины и коры. Потому что нет на них нашего Зелентреста. Он давно бы уже напустил бригады гастарбайтеров. А у нас фронт работ везде. В прошлом году даже всю траву выкосили вдоль тротуаров. Подорожники и одуванчики…

— В самом деле, — вспомнил голые кремнистые обочины Мир. — Пыль кругом, а они — своё… Вредительство какое-то…

— Инокробы… — сказал Игорь.

— Кто?

Восьмиклассник Игорь Густорожский объяснил восьмикласснику Мирославу Рощину, кто такие инокробы.

Потом Игорь и Мир обменялись номерами телефонов.

Переулок

К Дядюшке Лиру собрались только через неделю после выступления Мира во дворце. Потому что Константин Петрович сообщил по телефону о «своих недугах».

— Надо мне прокашляться, прочихаться, а потом уже встречать хороших гостей.

Наконец отправились. Машина мама дала им для «хворого шекспировского персонажа» банку варенья.

— Только не думайте лопать по дороге сами…

— Хорошо, что предупредила, — сказала Маша. — А то мы уже ложки припасли…

По дороге они не «лопали варенье», а договаривались, как себя вести. Условились, что о «Диане» заводить разговор нынче не станут. Но от другой печальной темы не уйдешь — от смерти Тимофея Данилыча Яшина. Это ведь не скроешь, если Мир станет петь «Севастопольских мальчиков». А спеть эту песню ему очень хотелось. По сути дела, для того и шел к Дядюшке Лиру…

Они позвонили у дверей. Услышали бодрое:

— Толкайте дверь: не заперто!

Вошли, цепляя косяки коробкой с корабликом и упрятанной в авоську банкой. И застали Дядюшку Лира за совершенно непонятным занятием. Тот, обутый в разлапистые валенки, стоял посреди комнаты на левой ноге, а правой поддавал какой-то комок с торчащими шерстяными клочьями. Комок взлетал, планировал на валенок и взмывал от нового удара. Дядюшка Лир плавно взмахивал руками. Несмотря на немалую грузность старого артиста, было в его движениях что-то балетное.