Книга Танец и слово. История любви Айседоры Дункан и Сергея Есенина - Татьяна Трубникова

Роден, как и прежде, боготворил её, делал с неё, танцующей, множество набросков, рисунков. В отчаянии неутолённого творца говорил ей: «Дай мне дотронуться до твоего тела, этой великолепной, вечно изменчивой статуи! Как же передать в скульптуре этот трепет жизни в тебе, переплетение ритмов в каждом жесте. Если бы я смог, я оживил бы мрамор!»

Между тем время неумолимо бежало вперед. Оно несло с собой новые ритмы, новые танцы. Фокстрот – «лисий шаг», тёрки-трот – «шаг индюшки», банни-хаг – «хватка кролика», и так далее. Танец стал массовым, как обед или файф-о-клок. Мужчины беззастенчиво обнимали своих партнёрш, крутили их и изгибали. Новая свобода движения и общения, африканские мотивы – вот что свело с ума всё общество. Исида эти танцы презирала, не видела в них ничего, кроме окарикатуренной похоти. Движения их рождались не в сердцевине духа, под грудью, а ниже пояса. Танец без смысла, лишь для беззастенчивого привлечения противоположного пола. Элементарность и общедоступность. Не нужно парить духом, чтобы так двигаться. Для неё это было бы проще, чем сказать «а». Неужели её время прошло?! Она в это не верила.

Единственный модный танец, который она охотно импровизировала, особенно когда была пьяна, – это танго. Однажды он довёл до ревнивого исступления Лоэнгрина, в очередной раз покинувшего её. «Наверное, теперь навсегда…» – думала она, рванув с шеи и кинув его бриллиантовое колье. Не нужны ей его цепи!

Разве не блаженство – быть в руках незнакомца? Она вложила в игру танго всю страсть, всю свою неистраченную нежность, всю силу убегающей волны. Никто не жевал, когда они танцевали. Оторвать взгляд от них было невозможно.

Все ликовали. Потому что – победа! Ура, конец проклятой бойне! Все окна в домах – настежь. Колокольный звон беспрерывным, радостным шлейфом плывёт над взбудораженным Парижем, словно сегодня Пасха. Люди вспомнили, что все они – братья и сестры. Высыпали на улицы, обнимаются с незнакомцами, жмут друг другу руки, плача от радости. Сине-бело-красные флаги, фуражки, кокарды, ленты – в каждом окне, в каждой витрине, в волосах дам, в руках детей. Рабочие бросили свои станки, дети покинули школы, все оставили свои дела, слившись духом в едином порыве торжествующего национального гимна, звучащего на каждом углу.

Исида выступала с успехом. Её «Марсельеза» была словно вся пронизана светом. Пока длилась эйфория победы, она не чувствовала себя одинокой: ведь она была с народом! Будто плыла в едином, вдохновенном потоке.

Когда горячка радости иссякла, она вновь осталась наедине с собой, горькими мыслями о своей ненужности, бесцельности прожитой жизни, с мыслями о надвигающейся старости. Ах, её тело! Почему именно сейчас, когда она, кажется, достигла вершины своего мастерства, оно изменило ей?! Старость ужасна. Ей – сорок два. Ещё немного – возраст для женщины критический. Разве она способна встретить теперь любовь?! Ни за что! Она уже не интересна. Погружаясь в отчаяние, она старалась мыслью придать форму тому, чего не было, – прекрасному возлюбленному, немыслимому и божественному. Вот его лицо – вдохновенное, бледное; вот – прядь светло-пепельных волос, опускающаяся на высокий лоб, кротость нежного взгляда… Опьяняясь вином, она могла представить себе всё что угодно. Пустые грёзы!

Её секретарь пригласила к ней незнакомого музыканта. Каково же было её изумление… У Исиды перехватило в горле, рот моментально высох: это было оно, её видение. Видение, как ей показалось, не шло – парило. Сложило огромные крылья, опустившись за фортепьяно. Архангел! Когда его пальцы коснулись клавиш, она поняла, что слышит эту хорошо знакомую мелодию впервые. Так святые ходят по воде, так молится ангел. В это можно поверить, только если увидеть, услышать самому. Такое же чувство испытывала сейчас Исида: она – свидетель чуда. В одно мгновение поняла: вот он, её гений, она нашла его. Звуки смолкли. Незримое присутствие Бога всё ещё витало в воздухе. Музыкант встал, слегка поклонился, глядя на неё. Глаза – словно неяркое северное небо, ясное своим холодным спокойствием. Длинные пепельные волосы над высоким бледным лбом, весь облик надмирный и отстранённый. Первое, о чём она подумала: «Это Ференц Лист! Поразительное сходство. Это перевоплощение!» Будто во сне, подошла к нему, взяла его пальцы в свои. А вдруг видение растает? Пальцы были холодными, тонкими, сильными и чуткими. Сказала голосом, в котором не узнала себя:

– Вы – мой Архангел. Я буду танцевать для вас…

Он послушно сел за инструмент.

Что бы он ни играл, её танец рождался спонтанно и легко, как дыхание. Он был той самой молитвой, которую она, юная, когда-то постигла среди камней Парфенона. В исступлении она даже не могла запомнить, что танцевала. Всё было чистой импровизацией. Её гений, её «второй гений». Она чувствовала себя совсем юной, будто вернулась вспять, вернулась внезапно, просто шагнув назад. Вернулась мгновенно, как бывает только во сне или в сказке.

Архангел позволил ей любить себя. Как существо не от мира сего, он презирал грубую чувственность. Его могло ранить лишь то, что будило воображение. Она отдавалась ему в танце. Когда музыка уносила их в высшие сферы, их страстность сливалась, как два облака в небе. Будто души выходили из тел и соединялись в единую сущность, звучащую и двигающуюся независимо от них. А сверху, от небес, откликаясь, зеркально отражаясь, к ним возвращалось незримое, прекрасное эхо. Исида была счастлива, как человек, познавший рай. Вокруг него витал аромат юности. На сколько он был её моложе? Лет на десять. Но сохранил в себя чистое горение глаз, ту особую эманацию света и надежды, что отличает юных.

Вспоминая недавнее прошлое, думала, что жизнь – это вечный маятник: чем глубже падение, тем выше потом взлёт…

Афродита не забыла ее. Она снова подарила ей возрождение любовью.

Внутри, в самой сути своей, Архангел был совершенно свят и чист. У него была одна любовь – музыка. Он ненавидел плотскую сторону своего существа, потому что разделял себя надвое. Низ и верх, грязное и чистое, чёрное и белое.

Она пыталась объяснить ему, что так нельзя! Но разве Архангел думает так же, как смертный? Иногда это доводило Исиду до отчаяния. Её истомлённому, неистовому, опытному телу так много было надо! Она ругала его «средневековым монахом, святым, танцующим на раскалённых углях». Уставший от её ласк, спрашивал тихо: «Ты довольна?» О! Исида готова была разрыдаться. Иногда отчётливо понимала: она желает невозможного – страсти его души, того чистого, возвышенного пламени, которое он дарит лишь бессмертным звукам. Нет, никогда ей не овладеть им целиком! Он всегда будто смотрит на себя, на неё – со стороны. Это позволительно? А это прилично? Нет, тысячу раз нет! Это неприлично. Исида никогда не вмещалась ни в какие приличия и рамки – они не существовали для неё. Для него же плотская любовь – неизбежная дань капризному телу, ненужная духу, подобная пище, воде и сну. Исида изнемогала от непрерывного, необъятного желания. Архангелу и в голову не приходило, как она страдала. Он бы утешил её, да… глядя в глаза добрым, обволакивающим светом. И это всё! Однако Исида знала: именно она ему нужна. Их союз – это небесные сферы, которые они отдадут людям, зрителям.