Книга Высокие Горы Португалии - Янн Мартел

Но уже слишком поздно. Она стоит у стола, не обращая никакого внимания на стул, который он принес специально для нее.

Может, усадить ее в закуток сеньоры Мелу? Что бы он и Жозе делали без сеньоры Мелу? Ее кабинет, а он ненамного шире стола, на котором помещается пишущая машинка, упирается в стену между двумя прозекторскими. По обе стороны стола, на уровне головы, имеется по отверстию, заделанному соломенной сеткой и сообщающемуся с каждой прозекторской. Через бессчетные крохотные ячейки сетки она все слышит ушами, но ничего не видит глазами. В противном случае стоило бы ей увидеть ослизлые органы и выпотрошенные тела, как она тут же подняла бы визг и грохнулась в обморок, – задача же сеньоры Мелу состоит в том, чтобы вести учетные записи, не давая при этом волю чувствам. А на машинке она печатает с невероятной скоростью и без ошибок, благо с латинским правописанием у нее все в порядке. Благодаря помощи сеньоры Мелу он и Жозе могут вести научные наблюдения и переговариваться, что они и делают, не прерывая учетные записи. Им приходится производить очень много вскрытий. При этом, покуда один врач занимается своим делом и диктует, другой заканчивает с предыдущим трупом, переводит дух и готовится к следующему вскрытию. Меняясь таким образом, они на пару довольно споро вскрывают труп за трупом.

Порой, исповедовавшись отцу Сесилью, случалось так, что он пускался в откровения с сеньорой Мелу, и после этого на душе у него становилось даже легче. Ей он поверял горькой правды куда больше, чем отцу Сесилью.

Обычно он производит вскрытие в резиновых перчатках – совсем недавнее и весьма полезное технологическое нововведение. Со своими перчатками он обходится очень бережно – каждый день моет их с мылом и водой, протирает спиртовым раствором двуйодной ртути. Но сейчас он не решается их достать. Мария Каштру может подумать, что, надев перчатки, он выкажет брезгливость к телу ее мужа. Так что в данном случае лучше все проделать по старинке – голыми руками.

Но прежде надо заменить липкую бумажную ленту от мух. Мухи – сущий бич Португалии с ее климатом. Это неисчислимые полчища разносчиков всякой заразы. И он с неизменным постоянством меняет эти скрученные спиралью желтые ленты, подвешенные в прозекторских.

– Простите, – обращается он к Марии Каштру, – но гигиена, порядок и формальности прежде всего.

Он берет стул, предназначавшийся для нее, устанавливает его под свисающей с потолка использованной лентой, взбирается на стул, снимает ленту, облепленную жирными дохлыми мухами, и заменяет ее новой – блестящей и клейкой.

Мария Каштру молча наблюдает за ним.

Он глядит со стула на секционный стол. Они еще никогда не казались такими большими – трупы. Стол сработан так, чтобы на нем могли поместиться даже самые крупные тела, что верно, то верно. И все, как одно, обнаженные. Но есть еще кое-что. Частица живого существа под названием душа – она весит двадцать один грамм, согласно результатам опытов американского врача Дункана Макдугала[36], – что удивительно, заполняет определенный объем пространства, как громкий голос. Без нее тело как бы скукоживается. И происходит это до того, как оно, начиная разлагаться, вздувается.

Чего как будто нельзя сказать о теле Рафаэла Каштру: должно быть, это результат воздействия холода и встряски во время путешествия в чемодане. Когда Эузебью приходит на работу, его обычно встречают сестры Мортиш. Старшая, Алгор, охлаждает трупы до температуры окружающего воздуха; Ливор, средняя, искусно разукрашивает тела в свои любимые цвета: верхнюю часть – в желтовато-серый, а нижнюю, куда отливает кровь, – в багрово-красный; ну и Ригор, младшая, придает телам жесткость, чтобы у них не сломались кости при нагрузке на конечности. Эти сестры-вековухи и впрямь мастерицы – вытворять такие художества с трупами, коим несть числа!

Уши у Рафаэла Каштру темно-лиловые – словно после прикосновения рук Ливор Мортиш. Рот открыт. Предсмертный миг – последний стук тела в дверь вечности, перед тем как эта самая дверь распахивается настежь. Тело охвачено судорогами, в груди спирает дыхание, рот открывается – и все. Может, рот открывается, чтобы исторгнуть те самые двадцать один грамм. А может, это происходит в результате расслабления нижнечелюстных мышц. Как бы то ни было, рот у трупов обычно закрыт, потому как они поступают к нему уже обмытые, в надлежащем виде: челюсти плотно стянуты хлопчатобумажной перевязью, схваченной узлом на макушке; руки сложены вместе спереди; прямая кишка и влагалище, в соответствующих случаях, заткнуты кусками ватина. Так что первый шаг к раскрытию книги тела заключается в том, чтобы разрезать все эти путы и вытащить все эти затычки.

Зубы как будто в хорошем состоянии, что, по большому счету, не свойственно представителям крестьянского рода-племени, у которых обычно крепкие кости, но гнилые зубы.

На большом пальце ноги нет бирки, удостоверяющей личность умершего. Эузебью приходится принять на веру, что покойник действительно Рафаэл Мигел Сантуш Каштру, из деревни Тизелу. Впрочем, у него нет оснований сомневаться в том, что Мария Каштру говорит правду.

Нет и клинической карты. Эта карта все равно что суперобложка у книги, сообщающей, о чем, собственно, книга. Однако суперобложка порой сбивает с толку так же, как клиническая карта. Но, даже не имея ни малейшего представления о данном конкретном случае, он, однако, сможет установить, что погубило Рафаэла Каштру, – что стало причиной смерти его тела.

Он спускается со стула. Осматривает полку со склянками на стене, возле стола. Берет флакон с фенольным маслом. Поскольку работать он будет без перчаток, руки придется протереть маслом, для вящей безопасности. Потом берет кусок марсельского мыла и скребет его пальцами так, чтобы оно частично осталось у него под ногтями. Благодаря такой предосторожности, вкупе с тщательнейшим мытьем рук и последующими втираниями душистых масел, он может совершенно спокойно приближаться к своей жене, нисколько не опасаясь, что она брезгливо отшатнется от него.

А начнет он со слов. Пусть они послужат Марии Каштру обезболивающим – к его помощи он намеревается прибегнуть незамедлительно.

– Сеньора Каштру, с вашего позволения, я объясню, что сейчас будет происходить. Итак, я собираюсь произвести вскрытие тела вашего мужа. С тем чтобы обнаружить физиологические отклонения – то есть болезнь или повреждение, – повлекшие за собой его смерть. В некоторых случаях, при наличии весьма точной клинической карты, цель эта достигается очень просто – в результате обследования одного-единственного органа: скажем, сердца или печени. Здоровое тело – это жизненный механизм, состоящий из тысячи приведенных в равновесие частей, и серьезное нарушение действия хотя бы одной из них уже само по себе приводит к тому, что жизненный механизм срывается с туго натянутого каната. Но в других случаях, когда нет никаких клинических данных, как у нас, труп – это все равно что, ну, скажем, детективная история. Нет надобности говорить, что я использую такое сравнение как фигуру речи. Я ведь имею в виду не детективную историю с убийством в прямом смысле слова. А всего лишь хочу сказать: труп превращается в своего рода дом, где живут разные люди, притом что каждый из них решительно отрицает свою причастность к смерти, хотя улики кроются здесь же, в соседних комнатах, и нам предстоит их найти. Патологоанатом похож на сыщика, который все-все примечает и с помощью своих серых клеточек наводит порядок, действуя логически, то бишь так, чтобы заставить один из органов сорвать с себя маску и обнажить свою истинную натуру, запятнанную черной краской вины, очевидной вне всякого сомнения.