Книга Кампан (сборник) - игумен Варлаам

Когда он углублялся в это жертвенное общение – общение с Самой Жизнью и Самим Бессмертием – для него терялись границы дня и ночи, не было различия между близкими и далёкими, между людьми живыми и живущими в ином мире, и, в конечном счете, исчезала граница между этим светом и светом тем. Для него существовал один белый-белый свет, который питал его, радовал и ради которого он жил. И чем больше наш старый мальчик пребывал в том свете, тем меньше связывало его что-либо земное, тем сильнее тянулась его душа туда, ближе к Вечности. И когда грань между его тленным естеством и нетлением, между земной временной жизнью и вечностью настолько истончилась, что стала почти незаметной, он умер.

6

Жил на белом свете один мальчик. Жил он, жил, а потом… перешел в Жизнь вечную. И не умирал уже больше никогда!

Кампан

Жил-был колокол, а точнее сказать, рында, потому что жил он на корабле и нужен был для того, чтобы собирать команду на обед, к примеру, или ужин, или отбить конец очередного дня. Бом-м! – полночь, братья матросы… А корабль, точнее сказать буксир, плыл дальше по реке и терпеливо тянул за собой баржу. Звёзды ли мерцали в ясном небе, моросил ли холодный дождь, буксир тянул свою неизменную спутницу, изредка пронзая речную тишину утробным: у-у! у-у-у!..

Не ведая, не подозревая, что она – колокол, рында прощалась с пирсом или приветствовала очередной порт. И не просто приветствовала, а сообщала, что портовым кранам предстоит работа. Спутница буксира – баржа, осторожно пришвартовавшись, ждала внимания к себе. Похожие на жирафов краны протягивали к ней свои длинные шеи, и начиналась погрузка-разгрузка. Потом барже нужно было опять куда-то плыть, опять буксир должен был её тянуть в дальние дали. И опять по команде «отдать концы» рында издавала: бом! бом-м!

Буксир ходил всю жизнь по одной и той же реке, видел одни и те же берега, заходил в одни и те же порты. Не знал он, что есть другие реки и другие берега, другие пристани и затоны, и уж тем более – что есть моря и океаны, которые вбирают в себя воды всех рек и речушек, протекающих где-либо на земле.

И ещё не знал буксир, как не знала и рында, что люди, которые живут и работают на буксире, не похожи друг на друга. Вот буксир отличается от баржи, которую тянет за собой. Отличается от катера-«калоши», который перевозит людей с одного берега на другой. Отличается от пассажирского лайнера, в маршруте следования которого – города, страны и даже материки. Но люди… люди все одинаковые. Ну какая, в самом деле, разница, чья рука коснётся рынды? Рука юнги или матёрого боцмана, рука матроса или корабельной поварихи? Чья бы рука ни бралась за било, рында неизменно отвечала: бом! И хотя один бом сильно отличался от другого, но рынде казалось, что это она всегда разная – мягкая или резкая, звонкая или глухая. При чём тут люди? Добрые или злые, грубые или ласковые, тихие или порывистые… При чём?

Бом! Бом-м! Бом-м-м!

И плавал буксир целый век – свой век, ибо у каждого на этой земле век свой. Плавала вместе с ним и рында. Плавали они в зной и дождь, плавали в штиль и… нет, штормов на реке не было – тихие места были уготованы судьбой буксиру. Ну так, случались кое-какие волнения во время шквальных ветров. Волнения вод, волнение людей… Но кончился буксирный век, истаял, как звук одинокой рынды в дальнем, уходящем за поворот плёсе.

Загнали буксир в затон, поставили на прикол.

А зимою, когда сковало затон льдом, да и не только затон, но и всю реку, когда вмёрз буксир в прочный ледовый панцирь и всем стало казаться, что никогда уж больше не ожить буксиру, начали его разбирать. То одно отвинтят, то другое отломают. Уносили домой, продавали, приспосабливали в других местах.

Сняли и рынду. Но как-то не получилось сразу пристроить её. Продать любителям реликвий? Тяжеловата, в сумке не унесёшь. Подарить начальству на дачу, куда уплыли другие рынды? Пока новых дач не построили. Сдать в пункт приёма цветных металлов? В те времена это ещё не практиковалось.

И приехал вдруг в затон какой-то человек, не похожий на тех, что работали на судоремонтном. Был приезжий весь в чёрном, лицо же, наоборот, имел светлое.

– Нет ли у вас колокола корабельного? Подарите, – попросил он.

– Рынды? – переспросили подвыпившие мужики. – Кажется, одна ещё есть…

И подарили они рынду необычному пришельцу, погрузили её в кузов, бросили рядом било. Начинался для рынды новый век, неизведанный, загадочный…

Поставили рынду в храме, прочитали над ней молитвы, окропили святой водой. И стала вдруг на глазах у всех молящихся обычная корабельная рында церковным колоколом, кампаном. Царственным, изящным, звучным!.. И возвели его на колокольню, и увидела бывшая рында с высоты церковной, что есть другие берега и другие долины, что есть другие реки, которые текут каждая в свою сторону, но где-то в далёком далеке соединяются в Великий океан. Увидела всю красоту мира, прозрела его глубину и забыла, что когда-то была обычной корабельной рындой, потому что открыла в себе способность не только видеть Красоту, но и возвещать о Ней!

Кампан стал благовестить!..

* * *

Отвечая на вопрос журнала «Фома» (№ 9 за 2007 г.), в чем особенность христианской сказки, отец Варлаам размышлял:

Если говорить о сказке вообще, то в ней, как правило, имеется несколько смысловых планов. На первом плане – интрига с чудесами, сюжет с волшебствами, внешние действия. На втором – чувства героев, их мысли. На третьем (градации, конечно, условны) – мораль: сказка ложь, да в ней намек…

В христианской сказке, думается, необходим еще один план – духовный. Ведь внешняя победа добра над злом, да еще и «злыми» методами: кто-то кого-то убил, отсек голову, посадил в горящую печь, – не несёт в себе христианского духа. Христианская сказка видится мне провозвестницей иной победы, иной правды, и когда повествование поднимает сознание читателя в эту надмирную плоскость, то чтение такой сказки фактически становится молитвенным деланием. Евангелие призывает к внутреннему преображению, и не путем насилия, а через жертву: отвергнись себя и следуй за Мной.

Одним словом, христианская сказка – это показ художественными методами, свойственными сказочному жанру, правды Царства Небесного, которое внутри нас.