Книга Политика - Адам Терлвелл

— Это никакая не слишком большая жертва, — повторил Моше.

— Нет, нет, — сказала Нана, — я на диване.

— Но я же сказал, что не хочу, — сказал Моше. — Я ж знаю, ты не любишь спать одна. Давай, как обычно, в спальне, со мной и Анджи? Ты ж не любишь спать одна.

Два официанта убирали с соседнего столика.

— Слушай, не дури, — сказала Нана. — Ну то есть. В смысле. Если Анджали хочет с закрытым окном, я могу спать там с Анджали.

— Но я же я ж сказал, что можно закрыть окно, — сказал Моше.

— Ну милые мои, — сказала Нана, — не может же так продолжаться вечно. Я прст не могу спать.

— Хрошамысль, — сказала Анджали. — Птушта когда ты встаешь, не будешь бояться меня разбудить.

— Я что, тебя бужу? — спросил Моше.

— Ну, — сказала Анджали. — Утром. Когда ползешь через меня.

Нана потрясла лед в стакане с минералкой. Моше отлучился пописать.

У одного из мужчин за столиком рядом с лестницей к туалетам, подумал Моше, прическа такая, как будто он сам ее разработал. С утра его волосы были туго завиты круглой колючей щеткой из конского волоса. Мужчина показывал фотографии своему соседу по столику. У его компаньона был темно-бурый загар, блестящая шевелюра, выкрашенная в рыжий цвет, и очки от “Хьюго Босс” в золоченой оправе, с длинной, выступающей по бокам, верхней планкой. Еще у него были усы и крупная бородавка.

Моше почувствовал горечь. Отчего-то вид этих двух мужчин за столиком огорчил его. И хотя Моше никогда не признал бы этого, я объясню вам причину. Ему стало неприятно, потому что они были вместе. Они выглядели гомосексуально.

Печально, но факт. Один из моих героев на мгновение сделался гомофобом. В мужском сортире было спокойнее. По счастью, там никого больше не было. Вместо отдельных писсуаров в туалете был один длинный мочеприемник. С наклонным матовым стеклянным обрамлением, чтобы ловить последние слабые и стряхиваемые капли. Моше выгнул спину, доставая член из своих трусов-боксеров из ткани в яркий баклажанчик. Он вытащил из-под крайней плоти застрявший волос. И стал мочиться. В туалетах, думал Моше, приятен приглушенный свет и мягкое черное ковровое покрытие. Он смотрел на ровные ряды серых, будто бы выведенных от руки, надписей курсивом — “Армитидж Шенке”. Он смотрел, как от того места, где его струя ударяет в фаянс, расходится светлое пятно. Он стряхнул последние капли. Потом он запихнул член обратно в трусы, отчего на них расплылось крохотное пятнышко, застегнул “молнию” на брюках и взъерошил себе волосы мокрыми руками. Струя воды из крана была гладкой и с пузырьками.

Когда он вернулся, на столе лежала кожаная обложка со счетом. Нана и Анджали целовались. Они целовались короткими частыми поцелуями.

У Моше проблемы, подумал Моше.

7

Как это ни смешно, проблемы Моше аналогичны проблеме оппозиции в капиталистическом обществе. Как отмечали многие левые критики, капитализму очень трудно что-либо возразить. Одним из тех, кто пытался это объяснить, был Антонио Грамши. Антонио Грамши был итальянским марксистом. В 1926 году он был арестован фашистским правительством и помещен в тюрьму. В 1928 году его приговорили к двадцати годам, четырем месяцам и пяти дням тюремного заключения. Он умер от инсульта в 1937 году. К концу жизни Грамши также страдал от артериосклероза, туберкулезной инфекции позвоночника и легочного туберкулеза. Однако не все было плохо. Грамши написал “Тюремные тетради”.

В своих заметках он наметил в общих чертах множество теорий. Одна из этих теорий касалась того, как быть революционером в капиталистическом обществе. Проблема антикапиталистической революции, считал Грамши, заключается в так называемой “гегемонии”. Гегемония, по Грамши, есть “комбинация насилия и согласия, которые уравновешивают друг друга, причем насилие не является абсолютно преобладающим. На самом деле всегда прилагаются усилия к тому, чтобы насилие казалось основанным на согласии большинства, выражаемом так называемыми органами общественного мнения — газетами и общественными объединениями…”

Ффух.

Грамши, по сути, говорит, что если вы не согласны с капитализмом, то это всем безразлично. Капитализм фальсифицирует общественное мнение таким образом, что вас просто никто не замечает. Я бы, однако, объяснил иначе, отчего всем безразличны нападки на капитализм. У меня другая теория. Нападки всегда выглядят позерством. Если вы богаты и нападаете на капитализм, люди считают вас лицемером. Если вы бедны и нападаете на капитализм, значит, вы просто завидуете.

Точно так же, если бы Моше пожаловался на то, что любовь втроем далека от идеала, вы решили бы, что он лицемерит. Взрослый мужчина жалуется на то, что у него в постели две девочки! Только представьте себе! Но, если бы он взял вас за руку, заглянул в ваши прекрасные голубые глаза и продолжал настаивать на том, что их отношения не идеальны, вы решили бы, что он просто ревнует. Он не получает того удвоенного сексуального внимания, того исключительного секса, на который он рассчитывал.

Вы бы решили, что Моше не тянет в сексуальном плане.

8

Как мы теперь знаем, ménage à trois — это сочетание секса и дел семейных. Это куда больше похоже на парную семью, чем принято считать. Только сложнее. К примеру, и там и там надо ходить за молоком. Ну вот, субботним или воскресным утром, Нана и Анджали отправлялись за молоком на Амвелл-стрит.

Я хочу описать их походы за молоком. Это знаменательные походы.

На вывеске магазина наклонными рукописными буквами было вызолочено: “Молочная ферма Ллойдс и сын — Первоклассные молочные продукты”. В “Первоклассных молочных продуктах” всегда толпились жены. И папы. Нану это смешило. Ей было смешно, потому что она могла представить, что думали жены и папы при взгляде на Нану и Анджали. Жены и папы, думала Нана, конфузились при виде двух девочек, которые ходят за молоком, держась за руки. Больше всего Нане нравилось то, что их с Анджали богемность, их наружный авангардизм были лишь видимостью. Нана чувствовала себя женой не меньше, чем все остальные жены в “Молочных продуктах”. Она ощущала себя замужней женщиной. Просто кроме мужа у нее была еще и жена. Вот и вся разница.

У Анджали, очевидно, имелось собственное мнение о женах и мужьях. Ее гораздо больше интересовали жены.

Внутри “Молочные продукты” были прекрасны. Охряные баночки горчицы “Колманз” выстроились пирамидой, словно акробаты. На стене висел плакат 50-х годов, изображавший красивую довольную женщину с ее любимым джерсейским молоком. Ее прическа элегантно огибала изящно изогнутые уши. Нана любила это очарование ушедших времен. Тупая сигарка собачьей какашки у порога была заботливо отодвинута вбок. Стоя в очереди, Нана поглаживала искусственную травку на внутренней стороне витрины. Ей нравилась ее чуть покалывающая мягкость. Ей нравилась ее неестественность. А что Анджали? Анджали сплетничала.

— Знаешь, почему они разошлись? Ну, — говорила она. — А казались такой счастливой парой. Ну помнишь на прошлой неделе ты читала это интервью ну читала или нет где она сказала в журнале “Хит”. Вот. Точно-точно.