Книга Загадки Петербурга II. Город трех революций - Елена Игнатова

Но идеологическая мысль не останавливалась, она двигалась вперед — пора отказаться от традиции погребения в земле! «Кремация — культурный способ борьбы с вековыми предрассудками», — писал в 1925 году в «Красной газете» некий Гвидо Бартель. Возможно, это псевдоним, журналисты тогда нередко подписывали свои статьи иностранными именами, придавали видимость достоверности выдумкам, которые выдавались за новшества европейской цивилизации. «Я смело могу утверждать, — продолжал Бартель, — что политическое воспитание последних лет и степень сознательности, которая наблюдается среди трудящихся масс, подготовили почву для всякого культурного начинания, в частности для широко распространенного на Западе огненного погребения умерших». Иными словами, перед трудящимися открывался путь к культуре, озаренный пламенем крематория. Идея такого приобщения к цивилизации у большевиков созрела давно, Совнарком издал декрет о введении кремации в декабре 1918 года, а в конце 1920-го в исполкомах Петрограда появились объявления о том, что «всякий гражданин имеет право быть сожженным в бане на речке Смоленке, против Смоленского лютеранского кладбища». Но граждане не хотели пользоваться этим правом и хоронили по старинке. «Ленинградскому пролетариату, — утверждал Бартель, — тем легче будет вступить на этот путь, что это будет лишь возобновление кремации, которая существовала в Петрограде с декабря 1920 года по февраль 21 года, когда на 14 линии Васильевского острова функционировал временный крематорий».

За столетие до этого персонаж трагедии «Моцарт и Сальери» петербургского сочинителя Пушкина задавался вопросом:

А Бонаротти? или это сказка

Тупой, бессмысленной толпы — и не был

Убийцею создатель Ватикана?

Насчет Микеланджело Буонаротти не знаем, но создатель первого в стране временного петроградского крематория А. Г. Джорогов определенно был убийцей. Его история словно заимствована из романа другого петербургского сочинителя, Достоевского: в 1918 году инженер А. Г. Джорогов убил старика-процентщика, ростовщика Пугинова, был осужден за это на 8 лет заключения, но по распоряжению Бориса Каплуна освобожден и поставлен руководить созданием крематория. В 1922 году он опять попал под суд, на этот раз за убийство любовницы. Видимо, именно этот «рогожин-раскольников» упомянут в записи побывавшего во временном крематории К. И. Чуковского: «„Летом мы устроим удобрение!“ — потирал инженер руки». Каплун видел в крематории символ приобщения Петрограда к прогрессу и гордился им, но разве бессмысленной толпе дано постичь величие замысла? В 1922 году, когда он служил в Петроградском промбанке, а Джорогов находился под следствием за убийство[27], оборудование крематория уже разворовывали. В сентябре 1923 года «Красная газета» сообщала: «Дом 95–97 по 14-й линии занимает бездействующий ныне крематорий. Ночью воры украли 8 кусков чугунных труб, принадлежащих крематорию. Воры — три жильца домов по 13-й линии Васильевского острова».

Но советская власть не забывала своих идей, и в 1925 году развернулась активная пропаганда кремации. Гвидо Бартель приводил веские доводы в ее пользу: «Стоимость сжигания должна обойтись в пределах 10 руб. Если к этому прибавить расходы на дешевый гроб, дешевое одеяние, то ясна материальная выгода для широких масс». От бодрого тона таких статей, от прикидки расходов и ссылок на культуру становится неуютно. Наверное, так же неуютно чувствовали себя посетители открытой в мае 1925 года в Аничковом дворе выставки кремации: среди римских урн для пепла, планов крематориев и колумбариев красовалась фарфоровая урна, выполненная по рисунку художника С. В. Чехонина. Комментатор романов Ильфа и Петрова Ю. К. Щеглов отмечал, что тема кремации вошла в юмор эпохи. В 1927 году в «Крокодиле» появился проект комплекса крематория в дешевой нарпитовской столовой: отравившихся ее едой граждан прямиком отправляли в печь кухни.

После идеологической подготовки можно было приступить к делу. В июле 1926 года «Красная газета» сообщала, что «в Москве состоялась закладка первого крематориума», а в сентябре: «В Откомхозе ведутся подготовительные работы по сооружению крематориума с весны 1927 г. в глубине митрополичьего сада в Александро-Невской лавре на берегу пруда. Из крематория в колумбарий будет вести закрытый переход. В крематориуме будут размещены зал для отпевания на 300 человек и зал для ожидания на 175 человек… Откомхоз решил закупить у германской фирмы „Топ“ две кремационных печи». Выбор места был не только кощунственным, строительство грозило уничтожением одного из исторических мест Петербурга. В это время лавру окончательно разоряли, выгребали последнее: «На днях в ризнице Александро-Невской лавры состоялась аукционная продажа предметов церковного обихода, облачений и т. д. Торжественное архиерейское облачение „саккос“, специально изготовленное для коронации Александра III, было продано за 45 рублей», — писала газета.

К счастью, строительство тогда отложили, а фирму «Топ» и других производителей кремационных печей ожидали иные перспективы: не за горами было время, когда их изделия понадобились для лагерей смерти. В московском крематории примером для подражания предстояло стать коммунистам, это было чем-то вроде последней партийной обязанности, и в кремлевской стене появились первые урны с прахом. Скоро открылись дополнительные выгоды этого учреждения — в печах крематория сжигали казненных. Мой дядя, Ф. А. Черняев, один из руководителей Осоавиахима, в 1938 году был арестован по делу о «контрреволюционном заговоре» в руководстве Красной армии. Через много лет его сыну выдали справку о посмертной реабилитации отца и сообщили, что Федор Алексеевич Черняев был в числе немногих, кто не дал во время следствия ложных показаний. Он был расстрелян 27 сентября 1938 года. На вопрос, где он похоронен, чин КГБ затруднился ответить. По его словам, расстрелянных, как правило, кремировали, запаивали прах в жестянки и сбрасывали в яму где-то у Донского монастыря. Вот такая утилизация и технический прогресс… Как там у Чуковского? «„Летом мы устроим удобрение!“ — потирал инженер руки».

В земле Александро-Невской лавры покоится много известных людей, но не меньше тех, чьи имена несправедливо забыты. На Никольском кладбище лавры похоронен блаженный Матфей, известный и почитаемый в Петербурге начала века; к этому праведному человеку обращались за благословением, за советом и духовной помощью. Надпись на часовне его склепа гласит, что ревнитель Пресвятой Троицы и затворник блаженный Матфей Татомир родился в 1848, а скончался в 1904 году. А. Э. Краснов-Левитин вспоминал о почитательнице Матфея, старушке эстонке, которая в 20-х годах жила в лавре и ухаживала за его могилой. Помогал ей монах, в прошлом офицер белой армии, и на Никольском можно было ежедневно видеть странную пару — высокий, сутулый монах бережно вел к часовне маленькую старушку. Она умерла в конце 20-х годов, монаха отправили в концлагерь, без присмотра часовня разделила участь других разоренных памятников лавры, но в городе не забыли о блаженном Матфее — в 1999 году я видела молящихся у его часовни.