Книга Возвращение на Арвиндж - Александр Гергель

Расстались мы меньше чем через месяц в ташкентском аэропорте. Мы попали в одну дембельскую партию, вместе с нашими друзьями проделали весь путь от Бахарака до границы, вместе проехали по мосту через Аму-Дарью под Термезом. Мы были счастливы, веселились, пили и орали афганские песни в поезде на Ташкент. Но ни разу мы не посмотрели друг другу в глаза и даже по глубокой пьяни не вернулись к тогдашнему разговору.

Прощаясь возле выхода на летное поле, мы обнялись, потом хлопнули друг друга по плечам.

– Бывай, брат! Не пропадай, пиши. Приезжай в гости.

– И ты оттянись дома, да и собирайся ко мне в Москву. До встречи, Коля!

Так и не смог я на прощанье назвать его Шефом.

В гости к нему я так и не собрался, но один раз мы все же увиделись, когда он с группой приятелей, таких же трактористов, ехал через Москву на какую-то далекую сибирскую стройку. Прибежав после его звонка на вокзал, я едва узнал Колю в толпе людей. Джинсовый костюм и темные очки совершенно изменили его внешность, и только стриженные под «ежик» волосы на круглой голове позволили мне узнать моего водилу со 111-й. Видимо, и я несколько изменился, потому что в ответ на мой оклик. Коля удивленно вертел головой, оглядывая снующих вокруг людей, и только через несколько секунд, сняв темные очки и внимательно всмотревшись, признал меня и развел руки для объятий.

За те несколько часов, что были у него до поезда на Красноярск, мы успели смотаться на Красную площадь и на ВДНХ, постояли на набережной напротив Кремля. Разговор не клеился, вокруг были его приятели, а я исполнял роль экскурсовода. Даже в кафе, поднимая стаканы с водкой, мы не стали вспоминать прошлое, а просто выпили за наших – за живых, потом за погибших.

Но и возле поезда, прощаясь, я не услышал от него такого дурацкого и родного, теплого слова из прошлого: «Мазила». И не смог сказать ему «Шеф». Неправильно бы прозвучали эти слова среди мирной московской жизни. Видно, остались они там, далеко на юге, в горной долине возле кишлака Бахарак.

С Димой Федоровым у кишлака Ардар. Декабрь 1984 г.

В кишлаке. Якуб, Тоха, автор, Коля

На фоне горного массива Ранган

С Лехой Чигирем

Автор на фоне кишлака Хайрабад

Автор на вертолетном поле в Бахараке

Отеческая забота, или Бахаракская «резня»

Кинжал хорош для того, у кого он есть, и плох для того, у кого его не окажется в нужную минуту.

«Белое солнце пустыни»

В батальоне царил ужас. Весть о прибытии комиссии во главе с замкомандира полка для проведения очередной проверки разлетелась мгновенно, не успел связист, принявший радио из полка, доставить сообщение комбату.

И хотя для до назначенной даты оставалось три дня, приниматься за устранение недостатков нужно было немедленно, не теряя ни минуты. Происходи все это в Союзе, солдат замордовали бы подметанием плаца, покраской травы или желтеющей листвы деревьев, не говоря уже о вылизывании спальных помещений и наведении порядка в тумбочках. Но Бахарак – не Союз, полковое начальство прекрасно знало условия жизни небольшой крепости, где дислоцировался батальон. Поэтому ни о какой траве и ни о каких тумбочках речи не было; упор был сделан на два основных направления – документация и экипировка личного состава.

В канцеляриях рот и батарей офицеры засели за списки личного состава, планы боевой учебы, графики дежурств и боевые расчеты. Замполит Первой роты Владимир Алдонин придирчиво осмотрел Ленинскую комнату, порадовался, что вовремя сумел раздобыть фотографию нового Генерального секретаря и прилепить ее на плакат «Члены Политбюро ЦК КПСС». В тот год, как на грех, Генеральные секретари и Министры обороны менялись, как картинка в калейдоскопе – только успевай добывать и переклеивать фотографии на плакатах. В этот раз, после смерти Ю. В. Андропова, замполит Первой роты успел, Второй роты – нет, и теперь в Ленкомнате Второй роты во главе Политбюро ЦК вместо фотографии Генерального секретаря красовался белый листок с четко выведенными плакатным пером черными буквами: Черненко Константин Устинович.

Пашка Гриневич, комсорг Второй роты, которому замполит поручил выполнить этот деликатный заказ, видимо, обладал даром предвиденья и, повинуясь невнятному зову сердца, обвел край листа жирной черной линией. Хорошо, что командир роты, хотя голова его и была забита многими заботами, успел заглянуть в Ленкомнату и попытался взглянуть на плакаты наглядной агитации глазами высокой полковой комиссии. Через пять минут бледный замполит Второй роты холодел под давящим взглядом и трепетал от вкрадчивого, нарочито спокойного голоса командира, в котором угадывалась едва сдерживаемая буря:

– Что же ты делаешь со мной, Миша? Этот Генеральный секретарь у нас еще жив, а ты его в траурную рамочку…

Еще через пару минут бледный Пашка трясущимися руками отдирал от плаката белый лист с траурной каймой и клеил на его место лист без каймы. Замполит Миша стоял на подхвате. Заглянувший на суету в Ленкомнате замполит Первой с невинным лицом и скрытым злорадством наблюдал за их деятельностью, мысленно посмеиваясь над коллегой и хваля себя за прозорливость и проворство в вопросе обеспечения Ленкомнаты портретами секретарей. Впрочем, вскоре он уже несся как ужаленный, в свою канцелярию, чтобы проверить протоколы комсомольских собраний, которые последние полгода писал его комсорг.

Схватив пачку общих тетрадей с протоколами, Володя лихорадочно пролистал последнюю, за 1984 год, и мысленно похвалил себя за предусмотрительность. Из положенных за эти месяцы шести собраний (которые, естественно, никто никогда не проводил) нерадивый комсорг сочинил лишь первое, да и то только начало. Кроме темы собрания, списка президиума, председателя и секретаря, на страничке красовалась единственная фраза: «Во вступительном слове замполит Первой роты, старший лейтенант Владимир Алдонин отметил важную роль первичных комсомольских организаций подразделений Ограниченного Контингента Советских Войск в Афганистане в деле защиты завоеваний Апрельской Революции…»

Алдонин тихо взвыл и вылетел из канцелярии, ощущая в себе отчетливое желание срочно провести внеочередное перевыборное собрание в связи с немедленным убытием прежнего комсорга роты на долгосрочную отсидку в полковой зиндан, как называлась полковая гауптвахта. В расположении роты, как, впрочем, и на всей территории крепости, было абсолютно пусто. Ни один боец не болтался возле спальных кубриков, пустой стояла всеми любимая курилка, никто не маячил возле каптерки в угловой башне. Лишь дневальный перед спальными кубриками, чувствуя всеобщую озабоченность внезапно свалившейся бедой и отсутствием по этому поводу малейшего к нему внимания офицеров, беззаботно привалился к столбику «грибка» и лениво рассматривал, катая между пальцами только что извлеченное из собственного носа богатство.