Книга Лечение электричеством - Вадим Месяц

ФРАГМЕНТ 19

— Посмотри, это не он? — Лизонька кивком показала на высокого бородатого парня, спускающегося с лестницы с огромной белой собакой на поводке.

Этот спальный район города был совершенно пуст к тому часу, и Грабор не удивился, что она узнала Оласкорунского, хотя никогда с ним не встречалась.

— Это он, — мрачно ответил Грабор. — Только очень коротко подстригся. Не знаю, что теперь делать. Может, поедем обратно?

Он вылез из машины, они обнялись с Адамом, принялись целоваться. Грабору было щекотно и стыдно. После четырех часов за рулем он нетвердо стоял на ногах.

— Мне нравится, — сказал он, — что у вас не ставят нумерации на домах. Я люблю преодолевать трудности. Обрати внимание — это Лизонька. В просторечии — Толстяк. Она воплощение вечной молодости.

— Ну зачем так сразу, — улыбаясь, сказал парень и представился: — Адам. Адам Оласкорунский.

Пес тоже сделал знак внимания, став на задние лапы в надежде облокотиться на кого-нибудь из приезжих. Находясь в таком положении, он доставал передними лапами до плеч любому, но смотрел в сторону хозяина.

— Я его щенком взял, — объяснил Адам. — Вот таким. — Он слепил руками невидимый снежный ком. — Сегодня целый день шел дождь.

— Мы не успели посмотреть сводку погоды, — пожала плечами Лизонька. — У вас есть телевизор? — Она умела поддержать беседу.

— Как доехали? — на порог выпорхнула подруга Оласкорунского Эва, как и Лиза, крашеная блондинка.

И Грабор и Толстяк расцеловались с ней по очереди. Грабор был рад встрече со старыми друзьями. Ему уже надоело преодолевать трудности.

— Мальчик спит или только дремлет? — спросил он.

— Мальчик еще не ужинал. Тебе только что звонили. Грабор, пойдем в дом, они оставили номер. — Адам взял Граба за шею, переломил ее и вернул в обратное положение: — Граб, звонила злая испанская баба. Что ты делаешь?

— Помоги лучше, — Грабор вытащил из багажника свой огромный каменноугольный чемодан.

Лизонька танцевала с Монбланом.

— Зачем ты таскаешь с собой такую тяжесть? — удивилась Эва. — Привез свой смокинг? Тебе идет.

Позапрошлый Новый год они встречали вместе. В тот день прочие отказались наряжаться, и только они с Эвой напялили на себя самое торжественное барахло. Когда они вошли в зал под звуки оркестровой музыки, мальчик, рыдая, убежал в свою комнату. Они казались ему слишком похожими на жениха и невесту.

— У него там в основном грязные носки, — вмешалась в разговор Лизонька. — Он их сначала мне привез постирать. Теперь вам. Он не знал, что у меня нет стиральной машины.

— Пижон ты, Грабор, — сказал Оласкорунский. — Межконтинентальный пижон.

ФРАГМЕНТ 20

Дом они снимали новый, правильный, стильный. Магазинная мебель, магазинные люстры, посуда, с которой кое-где еще не содраны ценники. Здесь так полагалось жить, переизбытка в вещественном мире еще не наступило. Грабор вспомнил, как он менял телевизоры, пылесосы, притаскивая их с улицы каждый вечер, как приволок однажды кресло-качалку, чтобы покачаться на нем несколько раз. В этом доме все плоскости были чисты, сохраняя на своем блеске лишь функциональное и эстетическое: несколько ваз, статуэтку, раскрытую иллюстрированную книгу, тетрадь, авторучку, подсвечник. На экране компьютера маячили еще не разбитые ребенком средневековые замки, на стене висела карта золотых полушарий, увиденная из шестнадцатого века, тома энциклопедии «Британника» были также уместны и сверкали золотом на обложках.

— Араукария, — торжественно сказал Грабор, хотя в точности не знал, что это слово означает: название аквариумной рыбки, цветка, очень гладкого предмета архитектуры. — Араукария мирового океана, — завершил Грабор свою мысль таким же возвышенным тоном.

— Это певица, Араукария Блюм, — поддержал его Оласкорунский.

— Курить будете на террасе. Я пошла разогревать ужин, — сказала Эва.

— Нам араукарию, пожалуйста.

Услышав голоса, сверху спустился Стасик. Грабору показалось, что он именно спустился, а не скатился кубарем, как это было два года назад. Он выглядел сосредоточенным, будто только что оторвался от кинофильма или книги.

— Черепаху рисовать будем? — спросил его Адам. — К тебе наставник приехал.

— О, черепах он рисует замечательно, — сказала Лизонька, подошла к мальчику, подняла его на руки так высоко, будто пытаясь усадить на свою грудь. — Как тебя зовут, ребенок?

В ответ тот засеменил руками и ногами в воздухе и вскоре сполз по увлажняющемуся телу Толстяка, так же молча. Он пытался вспомнить, кто такие к ним приехали. Грабор подошел и ткнул ему в живот пальцем. Стасик принял боксерскую стойку, сделал несколько перескоков и небольно стукнул его два раза по джинсовой заднице.

— Какой мужчина! — обрадовалась Лизонька, села перед ним на корточки и начала секретничать.

Мальчик тоже заговорил с нею, но шепотом, так, чтобы никто не слышал. Толстая стояла на коленях и была с ним одного роста: ребенок долго-долго что-то рассказывал ей, прижимаясь к ее уху, иногда хватал зачем-то ее за волосы.

— Это крестик, — сказала Лиза. — Просто это другой крестик, другого народа.

— Мы вас ждали на Рождество! — Эва встала, прислонясь к дверному косяку. — Я обиделась. Бутылку хранили, на дне осталось. — Она поставила на стол неоткрытую бутыль шведской водки.

Оласкорунский, перехватив взгляд Грабора, сказал:

— Хочешь финской клюквенной? От нее тоже голова не болит.

Стасик валялся на полу вместе с Монбланом, Толстая курила на террасе. Когда она вернулась, пес освободился от мальчика, встал на задние лапы, вновь похабно навалясь на Толстяка, водил ее по комнате, иногда соскальзывая и цепляясь когтями за ее свитер.

— Хочет показать, кто здесь главный, — педагогично заметил Адам. — Он сторожевой пес. Когда я купил его, он был вот такой малыш. — Адам опять сделал жест руками. — Я и к Эве вернулся из-за него. Говорят, он сильно скучал, скулил. Не мог же я оставить ребенка без папаши.

Стасик продолжал перемещаться по дому в боксерской стойке, Лизонька, танцующая с Монбланом, радостно повизгивала:

— Господи, он хочет меня трахнуть.

— Он у нас еще маленький, — повторил Адам и вывел собаку во двор, взявшись за ошейник. Вернулся, спросил: — Грабор, ты не ревнуешь?

Музыка запела голосом Натали Коул, блюз, посвященный памяти ее отца Натаниэля Коула.

— Wa-oo wa-oo wa-oo wa-ay…

Удивительно, как девочки способны вторить своим отцам.

— Sittin' by de ocean me heart, she feel so sad, (2 times)

Don't got de money to take me back to Trinidad.