Книга Лечение электричеством - Вадим Месяц

— Ты жид, Грабор. Вечный жид, — прокричала Толстая.

— Нет, — заорал он, — я не Вечный. Мне говорила такое одна женщина… Я мало работал над собой… А с настоящим Вечным Жидом я встречался в поезде Майами — Нью-Йорк. Давно-о-о!!!

Чесночные плантации закончились, промелькнуло несколько костлявых речек и неокруглых озер, реклама нарядного мужчины с пластмассовым раком в половину его тела. Восторг Грабора сменился ровной, безболезненной ностальгией.

— Бубу убили в сентябре, — начал он. — После этого я икал дней десять. Я решил пропить все деньги, которые у меня были. Был под впечатлением… Меня вызвали в Нью-Йорк… Я тогда выглядел по-другому… Я тогда был вечным…

ФРАГМЕНТ 17

Лизонька задвинула окошко, выключила музыку, скосилась на Грабора, таким малохольным она его еще не видела. Солнце сменилось мелким моросящим дождиком, погода хотела соответствовать настроениям рассказчика.

— Я шел по поезду взять кофе, — заговорил он. — Сидит человек, читает книжку… Похож на профессора… И спрашивает меня: «Не знаете, какая здесь влажность?» Представляешь, какой фраер? Я пожал плечами и ушел. Когда вернулся, говорю: «Роки-Маунтин, здесь горы, сухо, я был здесь два года назад». — «А что у вас за акцент?» — «Цыганский, я цыган.» Он тут же подвинулся, уступая место. Потом полез на багажную полку и достал оттуда вставную челюсть, завернутую в газету.

— Начал кусаться? — засмеялась Лизонька.

— Наподобие того… Он тут же поставил все точки над «и». Сказал, что он профессиональный бродяга, алкоголик, лишенный отцовства, что сидел за героин пять лет. Самое главное, говорит, что он должен написать роман, пока не сдохнет. И сразу же показал пистолет, засунутый у него за ремень дулом вниз. Сказал, что должен беречь себя для книги.

— Нацелен туда, куда надо.

— Он мне сказал, что ночует в таких притонах, что мне и не снилось. Он сказал, что я не представляю, насколько опасна жизнь.

— У нас все впереди, Грабор.

Лиза вежливо переступала мили основного калифорнийского шоссе и скучала.

— Он полез на полку, достал пачку бумаг, страниц сорок. «Ты знаешь, что такое аллитерация? Идиоматика, тебе будет трудно понять». — Он писал такие куски, похожие на стихи в прозе, очень запутанные… как в Библии… Но, там, как он уверял, должен проступить сюжет, и все это станет романом. Кого-кого, а Джойса я переплюну, говорит.

— Зачем?

— Верблюд.

— Ты взял у него автограф?

— Еще лучше. Он полюбил меня как брата. Говорит, мы братья. Гитлер расстреливал евреев и цыган. Цыган и еврей братья навек. Он ненавидел все немецкое, даже пиво. Говорит, приеду в Сиэтл, выпью «Молсона» или «Лосиной Головы». У него на время дороги сухой закон, у меня — поминки. Он ехал к своей подруге через всю страну. Просто чтобы отлежаться.

— Как интересно, — сказала Лизонька, затормозила и встала у правой обочины. — Колесо спустило.

Грабор вылез из машины, обошел ее по периметру. Лизонька за это время успела переползти на его место. Грабор оценил маневр, сел за руль, пощелкал клюшкой, чтоб привыкнуть.

— Одно время он жил в Альбукерке, — сказал Грабор, двигаясь с места. — В мертвой машине где-то между Юниверсити и Манул. Мы с ним спелись еще и из-за того, что я тоже когда-то жил в Новой Мексике. Мыться он ходил в университетский бассейн, у него там знакомые. Говорит, что выпивал галлон виски за два дня. У него была такая норма. Потом его машину сожгли, а его посадили.

— Грабор, а какая у тебя норма? — в голосе Лизы проснулось женское.

— Другая. Мы с тобой вообще не знаем меры, — сказал Грабор, не очень-то в это веря. — Он всю дорогу размышлял об евреях и о том, какая правильная страна Америка. Рассказывал хрен знает что о трущобах, неграх и проститутках. А ты, говорит, просто ничего не хочешь замечать. Ты всю жизнь только и делал, что радовался жизни. Я согласился. Почему я всю жизнь должен думать об евреях и проститутках? Я глотал эти самолетные пилюли с коньяком, ссылаясь на смерть еврейского друга. Он тоже что-то глотал в сортире. Возвращается и спрашивает в десятый раз: «Правда, что Жуков сам застрелил Берию?» Конечно, отвечаю. Он поспит и опять: «Сам выстрелил?» Он вышел в Александрии. Его проводники знали, все проводники, во всех поездах. И со мною он их всех познакомил. Он так важно-важно со мной попрощался: «Жид. Вечный Жид. Никогда не доверяй бабам». И ушел.

— Жуков сам стрелял?

— Кто-то должен защитить честь нации.

Стемнело, приближался Лос-Анджелес, дождь превратился в сплошной поток, в котором еле-еле, словно по дну океана, ползли машинки. Их огни сливались в общее месиво, Грабор следил только за красными лампами идущего впереди автомобиля. Лизонька дремала и просыпалась лишь затем, чтоб зажечь Грабору сигарету. Осветился портрет великого Элвиса Пресли, его близнец выступал теперь за него в Лас-Вегасе. Он был в такой же, как у Пресли, одежде и так же, как он, раскрывал рот на промокшем электрическом плакате.

ФРАГМЕНТ 18

Адам Оласкорунский родился на Дальнем Востоке, закончил педагогический институт по иностранным языкам, женился, у них родилась дочь. К этому моменту он уже интересовался современной музыкой, научился играть на электрогитаре. Природа сделала его до боли в глазах красивым и блестящим человеком с правильными чертами лица, несколько медлительными повадками, но с характером, который незаметно подточит любой камень. Жена впоследствии оказалась истеричкой, мешала его работе: он преподавал язык и давал уроки гитары на дому. В квартире было тесно, на время уроков жена с дочерью должны были слезоточиво сидеть на кухне. Он любил дочь: когда приходили гости, Кристина танцевала для них в лучшем платье: в балетную школу ее не взяли — что-то не то со строением ног, но она занималась бальными танцами, и вскоре неудача с балетом забылась. Товарищам Адама нравилось, когда она сама подносила им бокалы с шампанским на подносе, это был коронный номер их семьи. Но отношения с женой не складывались. Вечно повышенный тон разговора, подозрительность, болезненная брезгливость: в конце концов, она отказалась стирать вещи своего мужа — усердно занималась хозяйством, но к его белью прикоснуться не могла. Положение изменилось вместе с концертным приездом во Владивосток певицы Аллы Пугачевой — друг Адама попал в ее фавориты, Алла Борисовна пригласила его в Москву, они стали знамениты своим дуэтом, звезды первой величины. Через несколько месяцев и Адам оказался в столице: жить было трудно, пробиться почти невозможно, прежняя дружба растаяла на глазах. Он женился второй раз на рассудительной, глубоко православной девушке из профессорской семьи, устроился работать переводчиком в туристическую компанию. У него родился второй ребенок, мальчик, удивительно подвижный, схватывающий все на лету, перенявший лучшее от родителей. Времена менялись, страна делалась все более открытой, хотя талонная система на продукты и алкоголь еще сохранялась. Работа Адама становилась насыщенней и разнообразней, у него стало появляться все больше друзей из зарубежных стран, некоторые интересовались его музыкой. Он съездил в Финляндию и Великобританию для переговоров со студиями звукозаписи, привез домой хорошую аппаратуру, подарки жене и ребенку. Он был вынужден бывать дома все реже и, может быть, поэтому был так ошарашен, когда Светлана сказала ему, что полюбила другого человека, интеллигента из сферы экспорта редкоземельных металлов… Она подала на развод. Мужчины переживают такие вещи очень тяжело: Адам бросил музыку, туристическую компанию, зарабатывал на жизнь перепродажей американских сигарет. Когда у него появилась возможность поехать в Лос-Анджелес на фестиваль по приглашению старых приятелей, он понимал, что останется там навсегда.