Книга Я была первой - Катрин Панколь

И она послушно шла за такими мужчинами, горди­лась своим недобрым счастьем, вольная и довольная.

Ради них она бросала того, кто по-настоящему лю­бил ее, без конца повторяя, что она лучше всех, силь­нее всех, красивее всех, что она – его единственная.

Однажды она увидела как он плачет. В тот день она заявила ему, что уходит к другому. Он по обыкновению промолчал. Он всегда принимал плохие новости с грустным достоинством. Она хлопнула дверью их общей квартиры, но на лестнице вдруг вспомнила, что забыла взять что-то из одежды, и вбе­жав в комнату, обнаружила его сидящим в углу. Он весь вдруг съежился, и на фоне огромной белой ком­наты казался совсем крошечным. Он сидел на полу, обхватив руками колени, и горько плакал, втянув го­лову в плечи. Все его тело сотрясалось от беззвучных рыданий. Он был похож на ребенка, который на пере­мене сносит обиды одноклассников и втайне страдает. Он даже надел темные очки, чтобы наплакаться всласть, большие темные очки, призванные скрыть страшное горе, застилавшее ему глаза, раскаленным железом обжигающее все его тело.

Она печально на него посмотрела.

Но утешить его она была не в силах.

Она ничего не чувствовала, разве что нелов­кость. Ей странно было видеть плачущего мужчину. Мужчины ведь не плачут…

А если плачут, то по достойному поводу, из-за на­стоящих героинь. Плакать из-за нее было бессмыс­ленно и бесполезно. Будь он умным и сильным, он бы сам это прекрасно понимал.

Она не подошла поближе, не наклонилась к нему, не обняла.

Она спешила к новому любовнику, который ждал ее внизу, сидя в своем огромном автомобиле, черты­хаясь и поглядывая на часы. Завидев ее, он погладил новенький кожаный руль, включил погромче музы­ку, проворчал: «Что ты там так долго делала? Сколь­ко можно возиться», и они стремительно тронулись с места.

– Я бессердечное чудовище, – думала она про себя. – Почему я такая? Ну, почему? Он меня любит, а я его бросила. Он даже не упрекнул меня, только напялил эти темные очки. Он-то меня действительно любит.

Она всякий раз к нему возвращалась, потому что, сама того не подозревая, любила его больше всех на свете. Она поняла это слишком поздно: когда он ушел. Прошли годы, прежде чем она сумела забыть его, отделиться от него, выбросить из головы все те неж­ные слова, что он ей говорил и которые поддерживали ее на плаву как спасательный круг. Мужчина в темных очках вдохновлял ее на подвиги, всеми своими устрем­лениями она была обязана ему. Они вместе взрослели, служили друг другу опорой и увеличителем.

Когда он ушел, ей пришлось заново учиться жить. Она больше ни в чем не была уверена: не мог­ла выдавить из себя ни строчки, самостоятельно за­платить за квартиру, войти в полную комнату, зная, что на нее будут смотреть. Она не знала что думать о просмотренном фильме, о прочитанной книге, о происшествии, описанном в газетах.

Она чувствовала себя неполноценной, утратив­шей дар речи, безумно неуклюжей.

Он отплатил ей той же монетой, заставил выст­радать все то, что за эти долгие годы пришлось пе­режить ему. Стоило ей подумать, что он, наконец, позабыт, и попытаться вновь наслаждаться жизнью с другим мужчиной или в одиночку, как он немед­ленно забирал ее обратно, чтобы опять обречь на страдания. Он был ненасытен в своем желании мстить. Ему хотелось снова и снова видеть как она терзается и страдает. Он больше не стеснялся в вы­ражениях, прямо заявлял, что пришел отыграться, и на все ее страдания смотрел так же безразлично, как некогда смотрела на него она, уходя к гордому самоуверенному болвану на огромной машине и ос­тавляя его лить слезы, пряча их за темными очками.

Она не сопротивлялась. Она убеждала себя, что это было справедливо, что она должна была через это пройти, и надеялась, что однажды, расплатив­шись по долгам, снова станет свободной. Получит право любить, научится это делать. Оставалось только ждать. Не спеша познавать любовь, учиться любить и принимать.

Пытаться понять другого человека, и ждать, ждать…

Прошло десять лет, и я пытаюсь все повторить.

Неужели танец с ножами будет длиться вечно?

Взяв со стола письмо, я швырнула его в печку.

Порывшись в мусорной корзине, извлекла нару­жу тюбики и баночки, протерла их полотенцем как преступник, стирающий отпечатки пальцев, сложи­ла все обратно в пакет, а пакет поставила на стол.

Потом я вернулась в комнату и легла рядом с тобой.

Ты спал. Ты был красивым и царственным. Звез­ды сияли на твоем гордом лбу. Я тихонько забра­лась к тебе подмышку, заняла свое законное место.

Может быть, чтобы научиться принимать, нуж­но просто все время давать, давать неосмысленно, безрассудно, изображать любовь до тех пор, пока не почувствуешь ее всем сердцем, всем телом?

– Ты прекрасно умеешь давать! – протестует Кристина. – У меня никогда еще не было такой по­други как ты! Перестань думать, что ты не умеешь любить! Ты даешь мне так много, что я чувствую себя в неоплатном долгу!

– С подругами мне проще… Почему у меня не вы­ходит с мужчинами? Мне кажется, что любить – это принимать без обсуждения, давать, не ставя усло­вий… А они говорят: я буду тебя любить, если ты из­менишься, будешь делать то что я скажу, иначе у нас с тобой ничего не получится… Когда мы с ним ездили к морю, все было именно так! Нет, послушай, я хочу, наконец, понять! Со мною что-то не так!

– Может, не с тобой, а с ним…

– Это было бы слишком просто! Ты же знаешь, что обычно виноваты оба.

– И все-таки в этой его мании заваливать тебя подарками, в этой неуемной жажде любви и облада­ния есть что-то ненормальное. Что-то здесь нечис­то… Ты ведь уже попыталась ему все объяснить, ког­да он накупил этих отвратительных пирожных! Он должен был прислушаться.

– Он ничего не желает слушать, он любит меня так, будто на моем месте совсем другая женщина. И этой другой он изо всех сил пытается угодить, а она все не успокаивается и вечно требует большего!

Мы, сидя рядом, смотрим на ее новую большую любовь. Он красив, статен, в самом соку. Его зовут Симон. Он невысокий, но крепкий, коренастый, яр­кий. Его внешность располагает, его репутация безу­пречна. Считается, что он «в равной мере наполняет спокойствием того, кто склонен давать, и того, кто склонен принимать». По крайней мере, так говорят.

– Где ты его откопала?

– На набережной. Он мне сразу приглянулся, и я подумала: почему бы не начать с него?

– Не начать что?

– Любить. Это может показаться глупостью, пустым ребячеством, но надо же с чего-нибудь начать. Я в самом начале пути! Ты же знаешь, у меня тяжелый анамнез.

Кристине было восемь лет, когда ее мать сбежала из дома. В Швецию. Неожиданно для всех. С утра она по обыкновению поцеловала своих четверых детей, и те спокойно отправились в школу, а под вечер верну­лись в пустой дом. Она бросила мужа и детей и удра­ла, прихватив с собой всю мебель. И собаку. С тех пор Кристина никому не верит, и позволяет себе забыться лишь в самых крайних случаях, да и то ненадолго. Она привыкла жить в одиночестве, ничего не ждать от других, и едва на ее горизонте замаячит любовь, как она умело направляет отношения в другое русло, переводит их в ранг доверительной дружбы, остроум­ного приятельства. Прирожденное чувство юмора по­могает ей защититься от тех, кто ведет себя слишком нежно, слишком настойчиво, позволяет держать их на расстоянии. Когда кто-то признается ей в любви, она со смехом оглядывается вокруг, словно желая об­наружить того, кому предназначены эти слова.