Книга Сны Флобера - Александр Белых

Сколько раз приходилось переправляться на другой остров через этот пролив на лодке, однако никогда у неё не возникало такого чувства покоя и отрешённости, какое она испытала сейчас. На некоторое время Марго даже забыла о собственном существовании, будто её сущность утекла куда‑то в прореху — то ли времени, то ли сознания, то ли пространства. Она уже не различала разницы между собой и старым лодочником. Она как бы исчезла из этого мира, а мир так и не успел почувствовать своего сиротства. Она была и лодкой, и лодочником, и морем, и чайкой, и ничем одновременно.

Прежде чем показался берег, она услышала пение. Ясный, чистый голос уносился вдаль над морем. Она не знала, каким словом назвать те двадцать минут небытия, пока плыла на лодке. На берегу стояла пожилая женщина и пела старинную песню. «Как красиво!» — восхитилась Марго. Она привстала. Ноги затекли. Вдруг закружилась голова, и в памяти отчётливо нарисовалась постыдная картинка из детства.

…Ей было около семи лет. Воскресным вечером бабушка купала Марго в цинковой ванне. В тот момент, когда она встала во весь рост, чтобы бабушка могла ополоснуть её из ковша, неожиданно вошёл отец. Он стоял и смотрел, как вода стекает ручьём по её тельцу. Марго стало нестерпимо стыдно. Она инстинктивно закрывала ладошками свою бледно — розовую ракушку. О существовании ракушки она знала от бабушки. Отцовский взгляд Марго восприняла как насилие над своим телом.

И сейчас она, когда привстала на лодке, которая покачивалась на волнах, испытала то же самое чувство стыда и бессилия. Марго издала слабый, мучительный стон. С таким стоном Марго порой просыпалась по утрам, осознавая, что жизнь еще продолжается, что сон был просто сном и ничем более. Марго поняла причину своего страдания: это — сознание, мысль. Всю жизнь занятая интеллектуальным трудом, она ополчилась на мысль. Есть один способ избавиться от сознания — это выйти из ума, ходить по улицам, как та старуха, и кричать вслед прохожим: «Семёрка продолжается!» Но это были минутные слабости, а всё остальное время Марго стоически несла своё несчастное сознание.

* * *

Марго поднялась вверх по улице Петра Великого. У кинотеатра толпился народ. По лицам людей не было заметно, что они чем‑то обеспокоены, что в стране переворот. Она уже пожалела, что вернулась в город преждевременно, хотя в присутствии мамы, которая затмевала её, и в окружении стольких мужчин она терялась и чувствовала себя неловко.

Марго остановилась у афиши. Шёл знаменитый фильм «Мещанка Бовари» русского режиссёра с японской фамилией. Она решила пойти на сеанс. Он как раз начинался. Вдруг её близорукий взгляд выхватил из толпы знакомые лица: — это был коллега по кафедре Содомский вместе с её студентом. Они стояли друг против друга и курили. Мимо них нельзя было пройти незамеченной. Марго юркнула в кассу, чтобы купить билет, а заодно избежать нежданной, нежелательной встречи. Впрочем, её распирало любопытство. «Неужели вправду говорят, что…» — думала она, выглядывая в окно.

В старом, неуютном зале бывшего кинотеатра «Арс» со скрипучими жесткими сиденьями она продолжала подглядывать за объектами. Марго получала двойное удовольствие: от просмотра фильма и от наблюдения за личной жизнью коллеги: «Ай, не дремлет око прокуратора!»

Её печаль как рукой сняло, несмотря на всю пошлость истории. И с развесёлым сердцем она вышла из кинотеатра, ослеплённая ярким светом. Через минуту её глаза привыкли… Перед ней выросли двое в штатском. Один из них представился, мельком распахнув красную книжицу какого‑то удостоверения, и попросил предъявить документы.

Марго опешила и съёжилась. Её сердце ёкнуло и затрепетало, как рыба в садке. При виде милиционера в ней пробуждалось чувство вины, словно она была преступницей, но еще не пойманной.

В горле пересохло не столько от страха, сколько от того, что хотелось пить. Она как раз собиралась зайти в гастрономический отдел универмага, чтобы выпить стаканчик берёзового сока. Она уже мысленно глотала прохладную сладковатую воду, и в этот момент ей пришлось оправдываться, что не имеет при себе документов.

Сотрудники невидимого фронта поверили на слово, что она секретарша из университета, и отпустили, вежливо улыбнувшись на прощание. Их тактичность сгладила её первоначальный гражданский испуг. И весьма благодарная им непонятно за что (ах, да! за доверие!), Марго двинулась дальше по мэйнстрит на троллейбусную остановку, хотя могла бы пройти до своего гнезда пешком.

* * *

Кроме дня, была еще ночь несовершённых событий. «Как жалко, что никто больше на мою мужественность не покушается!» — неожиданно для себя подумал Валентин. В постели с Тамарой его мысли были далеки от неё, устремлялись к Владику. Однако тем крепче он прижимался к ней, отпуская поводья своей чувственности.

На этот раз его возбуждало не тело Тамары, а острота пограничной ситуации, в которой он оказался по милости Владика. Валентин, желая быть соблазнённым внуком Тамары Ефимовны, подобно тому, как был соблазнён в поезде один из трёх акробатов из рассказа Владика, прочитанного им сегодня в дневнике, мучился страхом потерять влечение к женщинам и потому сильнее любил Тамару.

— Ты необыкновенный, ты чудо! — шептала она.

И Валентин радовался. В своих руках он держал не её тело, целовал не её губы. Руки, которые ласкали его, были чудовищно чужими. Он воображал, что в комнате во флигеле спят два мальчика, вероятно, обнявшись, или дурачатся, как хотят, и он ревновал их обоих к своим страхам.

Утомлённый любовными трудами, Валентин откинулся на спину и стал быстро погружаться в сон. Тамара была несколько удивлена, что он не поцеловал её на ночь, не пожелал спокойной ночи. Обычно они засыпали в обнимку. Она взяла его за широкое запястье, ласкала волоски, локоть, предплечье. Его мускулы были расслаблены. Женщина чувствовала, что этой ночью она в надёжных руках; о завтрашних ночах ей не хотелось думать. «Что мне завтра? Я счастлива сейчас, я любима. Никто не отнимает его у меня, он со мной, рядом».

Могла ли она мечтать, что в свои годы будет так счастлива?..

Валентин сначала грубо обошёлся с Владиком. Он выскочил из комнаты и побежал вдоль берега. Владик сидел на камне, обняв колени. Море отливало латунным блеском, ровное — ровное, похожее на только что выплавленное олово, пугающее казнью. В горле у Флобера пересохло. Поднимался едва заметный пар, от него веяло теплом.

Валентин проснулся оттого, что кто‑то гладил его живот. Он почувствовал возбуждение, но когда очнулся, то обнаружил Владика за возмутительными действиями. Он толкнул его, Владик упал на пол, затем вскочил и убежал. Спросонья Валентин удивительно трезво оценил ситуацию. Его сердце колотилось и возмущалось. Это произошло в первую ночь их приезда на Рейнеке.

Он последовал за Владиком и сказал ему:

— Будем считать, что ничего не было.

Он взял своего соблазнителя за плечи и прижал к груди. Владик разрыдался. Его слёзы еще больше смутили Валентина. Он растерялся, стал утешать Владика. Вдвоём они вернулись во флигель, и в темноте, которая располагала к откровениям и признаниям, Владик поведал свою мелодраматическую историю с убиенным другом, которая от начала до конца была вымышленной. Валентин расчувствовался до слёз.