Книга Левша на обе ноги - Пэлем Грэнвил Вудхауз

— Мисс? — отозвался констебль.

— Время не подскажете? — спросила девушка. — У нас все часы остановились.

— Время, — сказал констебль Плиммер, сверившись с наручными часами, — точнехонько без десяти минут четыре.

— Спасибо!

— Не за что, мисс.

Девушка оказалась не прочь поболтать. Был тот блаженный час, когда ленч уже позади, а думать об обеде пока еще рано, и можно позволить себе маленькую передышку. Барышня перегнулась через перила балкончика и очаровательно улыбнулась.

— Хочешь узнать время — спроси полисмена! — объявила она. — Давно вы на нашем участке?

— Двух недель не будет, мисс.

— А я здесь третий день.

— Надеюсь, вам нравится, мисс.

— Да так, ничего себе… Молочник симпатичный.

Констебль Плиммер не ответил. Он был занят — молча ненавидел молочника. Констебль его знал — этакий красавчик, завитой и набриолиненный, из тех треклятых обаяшек, которые ходят по свету и усложняют жизнь честным некрасивым людям с любящим сердцем. О да, он знал этого молочника!

— Такой веселый, все шутит, — сказала девушка.

Констебль Плиммер опять не ответил. Он прекрасно знал, что молочник веселый и все шутит. Наслушался его. Как девушки падки на разных болтунов, вот что обидно.

— Он… — девушка захихикала. — Он прозвал меня «Розанчик»!

— Прошу меня извинить, мисс, — холодно сказал констебль Плиммер. — Надо продолжать обход.

Розанчик! И ведь не арестуешь его за это! Куда катится мир? Констебль Плиммер строевым шагом двинулся дальше — вулкан в синем мундире.

Ужасно, когда молочник превращается в навязчивую идею. Воспаленному воображению констебля Плиммера с этого дня весь мир представлялся одним сплошным молочником. Куда ни пойди, наткнешься на злосчастного молочника — кстати, звали его, как выяснилось, Альф Брукс, премерзкое имечко. Идешь вдоль фасада — непременно он тут с тележкой, бренчит своими флягами, точно Аполлон на колеснице. Обходишь по переулку — вот он, Альф, и его ненавистный тенорок звучит в унисон с балкончиками. И все это в полном противоречии со всеми законами природы: известно же, что молочники не выходят из нор позже пяти часов утра. Это раздражало констебля Плиммера. Даже поговорка такая есть: «вернуться с молочниками» — о тех, кто бредет домой под утро после разгульной ночи. Если все молочники будут такими, как Альф Брукс, поговорка потеряет всякий смысл.

Несправедливость судьбы терзала душу полицейского. В сердечных делах естественно ждать неприятностей от военных и моряков. Почтальон — и то достойный соперник. Но молочник… нет! Одни лишь телеграфисты да рассыльные из бакалейной лавки боятся молочников, это уж им на роду написано.

И все же — вот он, Альф Брукс, всеобщий любимец, вопреки всем и всяческим обычаям. Блестящие глазки сияют ему с каждого балкончика, едва послышится протяжное: «Мо-ло-ко-о!» Нежные голоса радостно хихикают, когда он орет во все горло свои шуточки. А Эллен Браун, которую он прозвал Розанчиком, так и вовсе влюбилась без памяти.

Они встречаются. Эту убийственную правду констебль узнал от самой Эллен.

Она выскочила на минуточку, бросить письмо в почтовый ящик на углу, а полицейский как раз совершал очередной обход.

От волнения констебль Плиммер принялся подшучивать.

— Ого! — сказал он. — Любовные записочки отправляем?

— Кто, я? Это письмо комиссару полиции, с сообщением, что вы плохо исполняете свои обязанности.

— Давайте, я ему передам. Мы с ним как раз нынче вечером вместе ужинаем.

Природа не подарила констеблю Плиммеру способностей к легкой болтовне. Когда он пытался шутить, то становился особенно неуклюжим. Констебль хотел игриво схватить конверт и в результате вцепился в него, словно разъяренная горилла. Девушка испуганно пискнула.

Письмо было адресовано мистеру А. Бруксу.

Все-таки игривость пришлась не к месту. Девушка испугалась и рассердилась, а констебль насупился от ревности и обиды.

— Хо! — сказал констебль Плиммер. — Мистеру А. Бруксу!

Эллен Браун была хорошая девушка, но всякому терпению есть предел, и временами ей не хватало той невозмутимости, которой славятся дамы высшего света.

— Ну и что с того? — закричала она. — Нельзя уж и письмо написать человеку, с которым встречаешься? Может, надо еще спрашивать разрешения у разных тут… — Она перевела дух, собираясь с силами для решающей атаки. — Может, надо еще спрашивать разрешения у каждого здоровенного уродского полицейского с громадными ножищами и сломанным носом?

Гнев констебля Плиммера угас, и на смену ему пришла глухая тоска. Да, все правда. Такой он и есть. Если он когда-нибудь потеряется, так его и опишет беспристрастный служащий Скотленд-Ярда: «Пропал без вести здоровенный уродский полицейский с громадными ножищами и сломанным носом». Иначе нипочем не найдут.

— А может, вам не по вкусу, что мы с Альфом встречаемся? Может, вы что-то против него имеете? Ревнуете, наверно!

Это последнее обвинение было брошено исключительно в пылу спора. Эллен Браун любила словесные баталии, а перепалка с констеблем грозила затихнуть слишком быстро. Чтобы продлить бой, девушка и подбросила противнику новую колкость. На нее можно было придумать хоть дюжину разных ответов, один обиднее другого, а когда они все закончатся, можно будет начать заново. Эллен Браун считала, что такие поединки развивают ум, стимулируют кровообращение и дают повод подольше задержаться на свежем воздухе.

— Да, — сказал констебль Плиммер.

Такого Эллен не ожидала. Она была готова ко всему — к прямому оскорблению, к издевке, к высокомерной отповеди, к любой реплике, начинающейся словами: «Что?! Мне, ревновать? Уж не вас ли?» А теперь она растерялась, точно опытный фехтовальщик, у которого желторотый новичок неумелым ударом выбил шпагу из рук. Эллен Браун искала в уме достойный ответ, но ничего не нашла.

Констебль Плиммер смотрел ей в глаза и показался вдруг не таким уж некрасивым, а потом он зашагал дальше размеренной походкой, как положено полицейскому — будто у него вовсе нет никаких чувств и человечество его не интересует, лишь бы порядок соблюдало.

Эллен отправила свое письмо. В задумчивости опустила она его в почтовый ящик и в задумчивости вернулась на рабочее место. По дороге оглянулась через плечо, но констебль Плиммер уже скрылся из виду.

Мирный район Баттерси начал раздражать констебля Плиммера. От несчастной любви одно лекарство — действие, а как раз простора для действия Баттерси предоставить не может. Констебль уже вспоминал прежние уайтчепелские деньки, как другой вспоминает безоблачное детство. Он с горечью думал, что люди никогда не ценят своего счастья. Сейчас ему эти толпы пьянчуг и безобразников были бы как бальзам на душу! Так человек, который долго жил в достатке, впав в нищету, вкушает горький хлеб напрасных сожалений. Странно было вспоминать, что в то счастливое время он ворчал на судьбу. Как-то пожаловался приятелю в участке, натирая мазью щиколотку, в которую угодил тяжелый башмак разгулявшегося уличного торговца, что такие вот дела — имелись в виду буйные уличные торговцы — это, пожалуй, «будет малость чересчур».