Книга Фамильная честь Вустеров - Пэлем Грэнвил Вудхауз

– Дживс, это потрясающе, потрясающе!

– Мне кажется, мисс, успех обеспечен.

– Конечно, обеспечен. Гениальный план! Вы только представьте, Берти, дорогой, как он разъярится, когда вы скажете ему, что я согласилась выйти за вас замуж. А потом я признаюсь: "Нет, дядя Уоткин, вы, пожалуйста, не волнуйтесь, на самом деле я хочу выйти замуж за чистильщика сапог", да он заключит меня в объятия и пообещает прийти на свадьбу и плясать до упаду. А когда узнает, что мой избранник – дивный, изумительный, необыкновенный человек по имени Гарольд Пинкер, он будет на седьмом небе от счастья. Дживс, вы лапочка, вы ласточка, вы симпампушка.

– Благодарю вас, мисс. Я доволен, что доставил радость.

Я встал с кресла. Все, с меня хватит. Я спокойно терплю, когда в моем присутствии несут чушь, но нельзя же доходить до полного идиотизма. И я ледяным тоном объявил Стиффи, которая продолжала в упоении кружиться:

– Стиффи, я возьму блокнот с собой сейчас.

Она на минуту остановилась.

– Ах, блокнот. Он вам нужен?

– Да. И немедленно.

– Я отдам вам его после того, как вы поговорите с дядей Уоткином.

– Вот как?

– Да. Не подумайте, что я вам не доверяю, Берти, дорогой, но мне будет гораздо приятнее, если вы будете знать, что он все еще у меня. Я уверена, вам приятно доставить мне радость. Так что в путь, сразите дядю наповал, а потом поговорим.

– В путь я, конечно, отправлюсь, – холодно сказал я, – но сражать его наповал – благодарю покорно. Представляю себе картину – я сразил старого хрыча наповал!

Она захлопала глазами.

– Берти, вы так говорите, будто отказываетесь принять участие в этом плане.

– Слава Богу, догадались.

– Неужели вы предадите меня? Нет, не верю!

– Еще как предам. И получу от этого большое удовольствие.

– Вам не нравится план?

– Не нравится. Дживс давеча сказал: он доволен, что доставил радость. Так вот, мне он никакой радости не доставил. Я считаю, мысль, которую он высказал, не сделала бы чести и пожизненному обитателю сумасшедшего дома, удивляюсь даже, как он до такого опустился. Будьте любезны, блокнот, Стиффи, и поживее.

Она молчала.

– Я не исключала, что вы можете так поступить, – наконец проговорила она.

– А теперь знаете это точно, – отозвался я. – Блокнот, Стиффи, будьте любезны.

– Никакого блокнота я вам не дам.

– Прекрасно. Сейчас же иду к Пинкеру и все ему расскажу.

– Великолепно. Ступайте. Но не успеете вы отойти от дома, как я уже буду в библиотеке и все расскажу дяде Уоткину.

Она вздернула подбородок, явно считая, что ловко перехитрила противника, и, вдумавшись в сказанное ею, я был вынужден признать, что она и в самом деле ловко меня перехитрила. Я совершенно выпустил из виду возможность такого поворота событий. Что я мог ответить? Лишь растерянно кашлянул, на большее меня не хватило. Не скроешь жалкой истины: Бертрама Вустера загнали в угол.

– Вот так-то. Что теперь скажете?

Легко ли мужчине, который считает себя хозяином положения, почувствовать, что он утратил эту роль, и опуститься до позорной необходимости упрашивать? Но другого пути не было. Мой голос, который до этого звучал властно и решительно, стал выше тембром и слегка задрожал.

– Какого черта, Стиффи! Неужели вы так поступите?

– Непременно, если вы не умаслите дядю Уоткина.

– Но как я могу его умаслить, как? Стиффи, не подвергайте меня этим страшным пыткам.

– Придется. И что тут такого страшного? Не съест же он вас.

С этим я согласился.

– Да, разве что не съест.

– Не страшнее, чем визит к дантисту.

– Гораздо страшнее, чем десять визитов к десяти дантистам.

– Зато какое вы почувствуете облегчение, когда все кончится.

Слабое утешение. Я внимательно вгляделся в ее лицо, надеясь найти хоть слабый признак того, что она смягчилась. Увы, ни тени. Эта особа и всегда была жестка, как ресторанный бифштекс, такой и осталась. Киплинг был прав. Женщина всего лишь женщина. Никуда от этого не денешься. Я сделал последнюю попытку.

– Стиффи, не будьте так жесткосердны.

– Буду.

– И это несмотря на то, что я устроил в вашу честь великолепный обед у себя дома, – простите, что напоминаю о нем, – не жалел расходов?

– Подумаешь.

Я пожал плечами. Наверно, я в тот миг был похож на римского гладиатора – это были когда-то такие ребята, они в числе прочего набрасывали друг на друга связанные простыни, – который услышал, как глашатай выкрикнул на арене его номер.

– Ну что ж, ладно, – сказал я.

Она улыбнулась мне материнской улыбкой.

– Какое мужество. Узнаю моего маленького храбреца.

Не будь я столь озабочен, я, естественно, возмутился бы, как она посмела назвать меня своим маленьким храбрецом, но в тот ужасный миг махнул рукой на наглую выходку.

– Где этот монстр, ваш дядюшка?

– Должно быть, в библиотеке.

– Отлично. Иду к нему.

Не знаю, читали ли вам в детстве рассказ о писателе, чья собака слопала бесценную рукопись книги, которую он писал. И писатель, вместо того чтобы впасть в бешенство, если вы помните, печально посмотрел на пса и сказал: "Ах, Алмаз, Алмаз, если бы ты только знал, что сейчас сделал". Я слышал рассказ в своей детской, и он навсегда остался у меня в памяти. А сейчас всплыл, потому что, выходя из комнаты, я посмотрел на Дживса в точности как тот писатель на своего пса. Я ничего ему не сказал, но, уверен, он знает, что я подумал.

Было очень неприятно, что Стиффи напутствует меня, издавая воинственные кличи. В сложившихся обстоятельствах это было гривуазно и свидетельствовало о сомнительном вкусе.

Глава 9

Те, кто хорошо знает Бертрама Вустера, говорят, имея на то все основания, что моя душа наделена большим запасом жизненных сил, и потому даже в самых неблагоприятных обстоятельствах я обычно поднимаюсь в высшие пределы, как бы ни были тяжелы удары судьбы. Меня не упрекнешь, что я склоняю голову и предаюсь унынию. Однако когда я двигался к библиотеке, где должен был выполнить навязанную мне отвратительную миссию, по моему виду можно было догадаться, что жизнь обошлась со мной довольно круто, у меня нет ни малейшего желания это скрывать. Я еле передвигал ноги, казалось, они налиты свинцом, – так вроде бы принято говорить.