Книга Выбор - Игорь Ревва

Не нравится мне Пикуль. Нет, исторические романы у него довольно интересные, если, конечно, принимать на веру все домыслы автора о том, «что могло бы быть, если бы…». Но вот «Федора Кузьмича» я смог дочитать только до половины. Слишком уж смелые допущения делал Пикуль о характере Александра I и мотивах, побуждавших его поступать так, а не иначе. Даже создание императором Министерства Имперской Безопасности, превратившегося впоследствии в АИБ, Пикуль исхитрялся объяснить богобоязненностью государя.

Вот этого я никак понять не мог! Ну хорошо! Практическое отсутствие войн; льготы крестьянам Лифляндской, Гималайской, Сианьской, Токийской и Афганской губерний; роспуск Священного Синода и восстановление тем самым Патриаршества, упраздненного еще Петром I аж в 1721 году; полная свобода в отправлении культов религиозных меньшинств; поощрение выдачи вольных крепостным — понятно. Ну, естественно, нельзя не вспомнить и его отречение от престола, переезд в Сибирь и принятие нового имени. Тут уж все ясно — император решил посвятить остаток жизни отшельничеству. Но вот как объяснить его реакционную позицию во внутренней политике? Один АИБ чего стоит! Однако Пикуль каким-то непостижимым для меня образом все это увязывал с раскаянием, охватившим Александра в ночь перед покушением заговорщиков на его отца. И даже известную байку о кровавом призраке Павла Петровича Романова, возникшем в спальне Александра, Пикуль рассматривал как Божественное вмешательство. На фоне Александра I, такого ласкового и доброго, отец его — Павел I — выглядел сущим чудовищем. И получалось даже, что поделом ему досталось во время Хоккайдского мятежа, когда японские самураи захватили императорскую резиденцию. А ведь, между прочим, подавлял этот мятеж не кто иной, как Александр I, ласковый и добрый, взошедший на престол после убийства мятежниками Павла Петровича. Но Пикулю не до таких мелочей, как полмиллиона казненных японцев!

Я сдвинул в сторону «Федора Кузьмича» и посмотрел на обложку второй книги. Она была на французском — Герберт Джордж Уэллс, «Машина времени». Книга была необычного формата, какая-то квадратная. Позолота с букв давно уже облезла, да и сама обложка выглядела изрядно потрепанной. Наверное, старое издание, подумал я, приподнимая обложку ногтем.

Издание оказалось не просто старым, а, можно сказать, «древним». 1898 год! Если это и не самое первое издание, то одно из первых — наверняка.

Большая редкость, надо сказать. Насколько я помню, у Уэллса были очень крупные неприятности с этим романом. Император Западной Империи счел его своеобразным политическим памфлетом, сатирой на свое мудрое правление, и одно время книга даже была под запретом. Масла в огонь подлил еще и тот факт, что книга вышла одновременно и на французском, и на английском языках. Или даже на английском — чуть раньше. В ту пору это вообще расценивалось чуть ли не как подрыв основы государственности. У всех еще было свежо в памяти Ирландское восстание, когда крошечный департамент неожиданно заявил о своей независимости от Западной Империи и огнем береговых орудий потопил два имперских линкора, стоявших в Уэксфордском порту. Настроение у мятежников было настолько решительным, что даже массированная бомбардировка не принесла успеха. И только после двухмесячного обстрела Ирландского департамента из корабельных орудий (вокруг острова собралось свыше пятисот кораблей Западной Империи!) сопротивление было сломлено. В той заварушке полегло более половины населения мятежного департамента, и с тех пор императоры Западной Империи с очень большой настороженностью воспринимали любые проявления независимого суждения, высказанные на английском языке.

Впрочем, не в одной Западной творятся подобные безобразия. Кто не помнит Фейсалабадский мятеж семьдесят девятого года? Та же самая история! Восстанием была охвачена чуть ли не половина Пакистанской губернии.

Я перевернул страницу и тут неожиданно опять «провалился». Совсем как тогда, ночью, но в этот раз все было гораздо хуже. Так, как не бывало еще никогда.

Мир вокруг стал жестким и колючим. Неестественным, неживым… То есть нет, живым, конечно же, но… Но искусственным, наполненным режущими гранями и горячим, иссушающим язык ветром. Перед глазами замелькали разноцветные квадратики разных размеров. Они складывались в узоры, отдалялись, превращались в картинки. Уши наполнил тонкий пронзительный свист, из которого постепенно начали выделяться какие-то непонятные, но осмысленные звуки. Затылок обдало ледяной волной холодного воздуха. Голова закружилась, и, чтобы не упасть, я оперся руками о стол, согнувшись пополам.

Тело скрутило судорогой, дыхание перехватило, я уже ни о чем не мог думать, кроме одного — опасность!

Опасность!

ОПАСНОСТЬ!!!

Я увидел призрачные, нереальные образы. Сергей Антоныч в совершенно незнакомой мне комнате; бледное закатное солнце, озаряющее мертвое морское побережье; совершенно неясно к чему — непонятный, но чем-то знакомый мне механизм; длинная вереница цифр, некоторые из которых тревожно пульсировали красным цветом…

Все кончилось. Я перевел дух и открыл глаза. Мир вокруг постепенно принимал четкие очертания. Колени дрожали, и я еле удержался оттого, чтобы плюхнуться в пыльное кресло.

Не знаю, как именно чувствуют себя микросхемы памяти ЭВМ, когда в них закачивается новая информация, но мне кажется, что я сейчас испытывал нечто подобное. Вот интересно только, где же находится та база данных, откуда вся информация исходит?..

Разогнувшись, я оторвал руки от стола и посмотрел на свои ладони. Ладони были серыми, а на столешнице четко отпечатались следы двух растопыренных пятерней. Я глубоко вздохнул и попытался поточнее вспомнить, что же мне сейчас привиделось?

Передо мной опять встали только что промелькнувшие картины. Но теперь уже все происходило гораздо легче — без режущих глаза красок и терзающего уши звона. Мне понадобилось прокрутить увиденное пару раз, прежде чем я вдруг понял, почему странный привидевшийся механизм кажется мне таким знакомым. И я тут же вспомнил свою поездку в Лондон.

Этот механизм был не чем иным, как той самой штуковиной, стукнувшей меня по затылку в номере гостиницы! Теперь он находился на столе перед Сержем Антонычем, среди кучи различных, неизвестных мне приборов. Костенко сидел за столом, сосредоточенно возясь с аппаратурой. Он что-то записывал в блокноте, озабоченно вертел какие-то ручки и морщил лоб, разглядывая циферблаты и шкалы с мечущимися стрелками. Выглядело все это так, как если бы Сергей Антонович проводил какие-то исследования. Возможно, что он был занят изучением этого непонятного устройства.

Что-то неприятно кольнуло меня. Я вдруг понял, что только что видел эту штуковину. И не в своих видениях, а именно здесь, в этой комнате. Только что, буквально минуту назад…

Я перевел взгляд на раскрытую книгу, и по спине моей опять прокатилась волна замогильного холода. На старой пожелтевшей странице была напечатана черно-белая иллюстрация для фантастического романа Уэллса. Рисунок был выполнен короткими быстрыми штрихами, словно бы пером. Несмотря на пожелтевшую от времени бумагу, картинка была очень четкой. И с нее на меня взирал перепуганный человек, с совершенно идиотским выражением на лице, оседлавший сложное устройство, весьма похожее на то, что явилось ко мне в недавнем видении, а около полугода назад свалилось на голову в лондонской гостинице.